- Давай тогда поменьше ругаться, - торжественно сказала я, проникнувшись важностью своей миссии, и, тут же сбившись с тона, просительно заглянула Колину в лицо. – Нет, правда, чего-то мы в последнее время все ругаемся и ругаемся. С тех пор, как у тебя эти обмороки на работе были… Ты плохо себя чувствуешь?
- Да нет, - ответил Колин, как мне показалось, с трудом.
- А я тебя не раздражаю?
- Скажем, иногда. Как и я тебя, впрочем.
- Угу, - признала я. – Ну так то иногда. Раньше же мы так не цапались, а?
Колин молчал.
- Ну чего ты? – позвала я жалобно. – Ну, может, я слегка выросла, так ведь ты, сам говоришь, один и тот же всегда был, что раньше, что сейчас. Я тоже одна и та же. Мы же раньше хорошо дружили, а?
Колин опять промолчал, с каким-то смыслом, который я, хоть убей, не могла понять. Пальцы его на моей руке принялись постепенно сжиматься и образовали что-то вроде клещей. Я, забыв даже ойкнуть, отчаянно допытывалась:
- Да что с тобой полгода назад случилось-то? Не ври, что ничего, вон у тебя какие тайны открываются через десять лет! Чего ты молчишь-то, я же с тобой разговариваю! Слушай, ну правильно наши говорят: тебе, наверное, тоже надо найти кого-нибудь, я-то уже не маленькая, ты собой спокойно занимайся. А потом будем дружить как раньше, только семьями… Ай! Ты чего, руку оторвешь! Больно же!
Я дернулась, и Колин тут же, будто опомнившись, разжал свою железную хватку.
- Ты чего, - повторила я, держа пострадавшую руку на весу, и, не дождавшись ответа, расплакалась. К сожалению, место для плача пришлось выбрать привычное: у того же Колина же на груди, точнее, на куртке. Я всегда так ревела в него с детства, только раньше, понятное дело, доставала ниже из-за роста. Колин обычно успокаивал меня, смешил или усаживал на коленки и обнимал, вроде как мама, но в последние полгода я от него такой роскоши не видела. Вот и сейчас он только невесомо положил ладонь мне на спину, как будто ему было противно до меня дотрагиваться, и так и стоял.
- Хватит молчать! – всхлипнула я. – Куда ты дел дар речи?! Тебя же обычно не заткнуть, правильно Женек сказал сегодня…
- Чтобы много говорить, надо знать, что сказать, - наконец, ответил Колин придушенным полушепотом, будто ему что-то попало в горло.
- А ты не знаешь?
- Не знаю.
Я хотела было спросить, почему, но заранее догадалась, что в ответ он опять начнет молчать, и поставила вопрос хитрее:
- Ну ладно, а я вот, например, могу что-нибудь сделать, чтобы мы больше не ругались и все стало, как раньше?
Хитрый вопрос сделал с Колином что-то не то: кажется, даже напугал, потому что он быстро повторил свое «не знаю», вырвался из моих рук, отступил на шаг, споткнулся о какой-то бортик и чуть не упал на спину. Мимо с диким бибиканьем просвистела машина: мы, оказывается, встали у не очень загруженного, но вполне живого шоссе.
- Не знаешь, так подумай! – закричала я, хватая его за руку. – Только не упади, а то как тогда, с крышей…
Колин оглянулся назад с малоосмысленным видом, но все-таки дал мне втянуть себя на тротуар. Я уже в панике начала думать, что у него какой-то приступ и нужно вызывать скорую, как он вдруг резко пришел в себя: убрал волосы с глаз, отнял у меня руку и положил ее в карман, поглядел в промозглое красноватое небо и сказал привычным мне рассудительно-снисходительным тоном:
- Сделать все как раньше, Ксюш, в принципе невозможно. Такого не бывает, все всегда меняется, так что и нечего назад оглядываться, а то шею свернешь, как писали в какой-то советской книжке. А насчет не ругаться, так ты сама и перечислила основные причины для ругани.
- Какие еще?
- Ну, что ты ленишься, не убираешься, что-то клянчишь и все такое. Чем меньше ты это будешь делать…
- Ничего себе! – обалдела я. – То есть, по-твоему, это я одна во всем виновата, а ты непогрешимый?! Совсем, что ли?!
- Погрешимый, - отозвался Колин, вдруг снова меняя тон на придушенный. – Может, и совсем. Ксюш, я не знаю, чего надо делать, чтобы ругаться меньше. Вот чего я точно знаю, так это то, что сейчас я этого делать не хочу.
- Да я, в общем, - тоже, - вздохнула я. - Пойдем домой.
Мы и пошли, как хотели, не ругаясь, то есть молча. В какой-то скользкий момент я снова ухватилась за Колина, и тот, казалось, сильно мечтал выдрать у меня руку, но почему-то терпел.
Домой мы явились все раздерганные и на что-то смутно обиженные. К счастью, Тобик гостил у Оксанки, а то не миновать бы ему от Колина хозяйского пинка. Молчание было таким глубоченным, что мне впервые за все годы захотелось включить телевизор, но я вовремя взяла себя в руки и с нарочито-беззаботным видом ткнула в кнопку музыкального центра, поймав какое-то абстрактное радио. Песня, заигравшая там, меня неожиданно приятно удивила красивым мотивом и осмысленными, хотя и немного грустно-надрывными, словами. Что-то там было про неразделенную любовь – я не совсем разобрала, потому что попала, кажется, почти на конец, но эта банальная тема выражалась так, что у меня аж затряслись поджилки. Певец, исполняющий песню таким же надрывным тенором, добавлял впечатления.