- Да ладно, она уже давно порывалась пойти в заслуженный нафиг… второй резец. Он и всегда-то дохловатый был. А клык еще держится.
- Переставлять теперь? – вздохнула я расстроено. – Можно, все-таки, наконец имплант поставишь?
- Какой там имплант, об импланте раньше надо было думать, а сейчас с четырьмя детьми будет остроумно, конечно, с моей стороны вбахать сотнягу-другую на зуб, который не нужен никому, даже мне. Да я лучше хлебным мякишем эту дырку заклею!
- Колин, не дури, - содрогнулась я, ярко представив, как он выходит к подчиненным, улыбаясь им широкой хлебной улыбкой в обе челюсти. – Мы с голода не умираем, а ты начальник, тебе надо прилично выглядеть.
- А Каргень, между прочим, очень прилично выглядела со своими вставными челюстями,- заметил Колин, переворачиваясь на спину. – Кстати, полный протез стоит в три раза меньше, чем один имплант.
- И что: чтобы не вставлять один зуб, ты выдерешь себе все остальные?
- Ксюшка, не разводи ты апокалипсис. Ничего я не выдеру… Хотя этот зуб, наверное, вытащу, а то у меня большой шанс сожрать его во сне… Ты мой стилет не видела? Включи свет, а? Зеркальце у тебя есть?
Я послушно дотянулась до выключателя, щелкнула им и принялась наблюдать зрелище, среднее между кошмаром и анекдотом: Колин, сидя на краю кровати в чем мать родила и глядясь в изящное круглое зеркальце с цветочками, ковырял в зубах своим острющим стилетом. Я натягивала одеяло на колени и старалась на него не смотреть, но глаза скашивались против воли. Наконец муж прекратил ковыряться и произнес народную реплику:
- Хренушки. Ножом не отковыряешь. Пойду за вилкой схожу, что ли…
С этими словами он ушел, вернулся уже с большой вилкой в зубах, и, по-прежнему глядясь в зеркальце, уселся обратно на край кровати.
- Если бы тебя сейчас подчиненные увидели, они бы от заикания всю жизнь лечились, - нервно хихикнула я и дернулась, потому что Колин с силой нажал на вилку и раздался мерзкий металлический звон.
- Под кровать слетела, - прокомментировал муж. – Ну и фиг с ней. Завтра узнаю, как и что, а пока терпи мою беззубость.
- Потерплю, только арсенал свой положи, - улыбнулась я и вытащила у него из руки вилку и зеркальце. – Кстати, ты даже не шепелявишь…
- Ты што? Прафда? – обрадовался Колин. – Я зе ховорил, сто без зубов осень хоросо ходить!
- Колин, ну ладно тебе, дурак, что ли…
- Понезнее-то низя? – вопросил муж обиженно.
- Как понежнее? – опешила я.
- Ну, не дурак, а, скажем, дурасёк, - сообщил Колин, склонил голову набок и посмотрел на меня глазами чистого идиота. Я вздохнула, понимая, что зуб дал ему повод для представления.
- Ладно, дурачок, иди вон Веронике колыбельную спой, а то она, кажется, проснулась от света…
- Шпи моя радошть, ушни, - охотно зашипел Колин, подходя к кроватке дочери. – В доме погашли огни… Кстати, Ксюш, огонь-то погаси, она и уснет. Ничего ей не надо.
Я поверила мужу на слово: он не хуже меня разбирался в настроениях детей, и со спокойной душой погасила свет. С визгом пружин шлепаясь рядом со мной на кровать, Колин мечтательно вздохнул и выдал последний заряд остроумия:
- Вот, Ксюш, никогда не замечал до того, какое у тебя красивое имя.
- Да что ты говоришь?
- Ага. Одни шипящие и свистящие.
- Нет, ну не дурак ли? – безнадежно спросила я у невидимого потолка. Колин засмеялся и полез ко мне с поцелуями, в которых я не усмотрела отличия от прежних, видимо, потому, что мне не очень удобно было пересчитывать ему зубы. Потом, дождавшись, пока муж немного меня отпустит, я улеглась ему на плечо и сказала с задумчивой улыбкой:
- А ты помнишь, что было в тот день, когда я в первый раз эти твои зубы увидела?
- А-а, день разоблачений, что ли? Помню, как же. Живая иллюстрация закона подлости. Если начала случаться фигня, так уже и не остановится.
- Я потом больше совсем про другое вспоминала. Как я тебя спрашивала, почему мы ссоримся, а ты молчал…
- Да я просто не мог придумать, чего сказать, Ксюш. Как это в здравом уме понять, что я чем больше тебя любил, тем больше злился? А уж если ты меня трогала, то вообще финиш наступал: и оттолкнуть хотелось, и одновременно не отпускать… - он прерывисто вздохнул и обнял меня: видимо, четко вспомнил свое тогдашнее состояние.
- А я тоже удивляюсь, почему я совсем не соображала, что с тобой? Ведь было так видно! Да еще и ты мне тоже сильно нравился, аж ноги иногда подкашивались, когда что-нибудь говорил или за руку брал, но я это почему-то воспринимала как что-то естественное.
- Вот счастливица. А я наоборот.
- А ты тогда, когда молчал, мне что-то на самом деле хотел сказать?