В итоге император делался все более мягким: большую часть внимания уделял красоте дворца, а не жизни подданных и позволял арбитрам брать на себя все больше государственных обязанностей.
Шай вздохнула. Даже это описание императора слишком упрощенное, в нем не учитывается, каким человеком он был и каким стал. Последовательность событий ничего не говорит о его характере, любви к спорам, чувстве прекрасного или привычке писать отвратительные стихи, а потом ждать, что придворные будут их превозносить.
Еще оно не говорит о его высокомерии и тайном желании стать кем-то другим. Вот почему он снова и снова перечитывал дневник. Видимо, выискивал ту развилку в жизни, когда ступил на неверный путь.
Он так и не понял. В жизни редко бывают явные развилки. Люди меняются медленно, со временем. Нельзя сделать один шаг и очутиться в совершенно другом месте. Сначала делаешь шажок в сторону, обходя камни, некоторое время идешь вдоль дороги. Потом еще немного отклоняешься, чтобы идти по мягкому. А потом перестаешь обращать внимание на то, что отходишь от дороги все дальше, и в итоге оказываешься в другом городе, гадая, почему дорожные указатели не привели тебя, куда нужно.
Дверь в комнату открылась.
Шай подскочила на кровати, едва не выронив записи. За ней пришли.
Но… нет, уже утро. Сквозь витражное окно пробивался свет, вставали и потягивались стражники. Дверь открыл кровопечатник, снова с похмелья и, как это часто бывало, со стопкой бумаг в руке.
«Сегодня он рано, — подумала Шай, сверившись с карманными часами. — С чего бы, он ведь вечно опаздывает?»
Не говоря ни слова, кровопечатник надрезал ей руку и обновил печать на двери. Шай обожгла боль. Кровопечатник выскочил из комнаты, будто опаздывал на важную встречу. Шай проводила его взглядом и покачала головой.
Миг спустя дверь снова открылась, и вошла Фрава.
— О, не спишь, — произнесла она.
Бойцы поприветствовали ее. Фрава с раздраженным видом хлопнула книгой Шай о стол.
— Писцы закончили. Возвращайся к работе.
Фрава поспешно удалилась. Шай с облегченным вздохом откинулась в постели. Хитрость сработала. У нее в запасе еще несколько недель.
День семидесятый
— То есть этот символ, — Гаотона указал на один из набросков будущих итоговых печатей, — обозначает время, а именно конкретный момент семь лет назад?
— Да. — Шай стерла пыль с только что вырезанной духопечати. — Вы быстро учитесь.
— Скажем так, меня ежедневно оперируют. Спокойнее, когда знаешь, какими именно скальпелями.
— Изменения не…
— Не постоянные. Да, ты все время это говоришь. — Гаотона протянул руку, чтобы она поставила печать. — Тем не менее у меня возникают сомнения. Если нанести человеку порез, он затянется и исчезнет, но если проделывать это снова и снова в том же месте, останется шрам. Наверняка примерно так же и с душой.
— Разумеется, за исключением того, что с душой все иначе. — Шай прижала печать к его руке.
Он так до конца и не простил ей то, что она сожгла шедевр Шу-Ксена. Это было видно. Она его не просто огорчила, а разозлила.
Со временем злость истаяла, и у них снова наладились рабочие отношения.
Гаотона склонил голову.
— Я… Сейчас как-то странно.
— В каком смысле странно? — Шай отсчитывала секунды по карманным часам.
— Я помню, как сам себя уговаривал стать императором. И… и я презирал себя. Матерь света… неужели он так ко мне относился?
Печать продержалась пятьдесят семь секунд. Неплохо.
— Да, — ответила Шай, когда печать исчезла. — Думаю, он относился к вам именно так.
Ее охватило волнение. Наконец эта печать заработала!
Она все ближе подбиралась к пониманию императора, все ближе к решению головоломки. Каждый раз незадолго до конца проекта, будь то картина, скульптура или масштабная подделка души, наступал момент, когда Шай отчетливо видела результат: он представал перед ее мысленным взором, оставалось лишь формально закончить работу.
Этот момент не за горами. Душа императора раскрылась перед ней, лишь некоторые уголки все еще скрывались в тени. Шай жаждала довести дело до конца, узнать, получится ли вернуть императора к жизни. После того как она столько о нем прочла, столько узнала, ей необходимо закончить работу.