Выбрать главу

(Сергей Полонский, 2015 год)

Бизнесмен Сергей Полонский вошел в историю «Кремлевского централа» как один из самых «мятежных» заключенных. С его пребыванием там связано множество историй — как забавных, так и трагичных.

Вот только пара примеров. Когда олигарх решил, что сокамерник (это было в первые дни его нахождения в СИЗО) пытается на него напасть, он разлил на полу «Ферри» и разбил телевизор. Однажды во время проверки камеры Полонский перекрыл прокурору выход и потребовал обстоятельного разговора. Полонского интересовало, почему прокурор не реагирует на жалобы заключенных и почему после его прихода жить становится ещё сложнее, чем до (блюститель законности обязывал выбрасывать картонки, газеты и туалетную бумагу, которые арестанты стлали под матрасы, чтобы не болела спина).

Вскоре он написал проект перестройки изолятора и торжественно вручил бумагу начальнику «Кремлевского централа». В числе прочего придумал, как оборудовать камеры душем (ничего из его разработок так и не было использовано). По ночам он помогал писать кандидатскую сокамернику. Но это только малая часть всех приключений, которые с ним случались практически ежедневно.

— На тот момент, когда я сидел в «Кремлевском централе», это был самый приличный СИЗО в стране, — рассказывает Сергей Полонский (давно на воле, колесит по России с лекциями на тему бизнеса и строительства). — Представьте картину: еду разносят подполковники, общаются при этом на «вы», матом никто из них не ругается. Про избиения и пытки в «Кремлевском централе» никто не слышал и в страшном сне представить такое не мог.

Заключенные — культурные и воспитанные люди. Профессора, академики, инженеры, летчики и бизнесмены. Есть и другие, конечно, но их никогда не сажали вместе с «экономическими» и «политическими».

— Как складывается день в СИЗО 99/12 — продолжает Полонский. — Подъем в 7.00, затем уборка и утренняя проверка. Завтрак в камере, прогулка на крыше (прогулочные дворики располагаются там).

Дальше все занимаются своими делами: кто-то читает, кто-то пишет или смотрит телевизор. Обед. Выводы на встречи с адвокатом или на следственные действия. Ужин. Отбой в 22.00.

Неудобно, что в камере нет часов и ты не понимаешь, сколько времени. Я думал сделать из пластиковой бутылки песочные часы, но администрация была против. Из самых главных проблем «Кремлевского централа» того времени — плохие матрасы, на которых просто невозможно спать.

Мы вели борьбу за то, чтобы, наконец, появились нормальные, ведь отсутствие полноценного сна — это пытка. Тяжело спать при включенном свете. Нам удалось добиться, чтобы разрешили повязки на глаза. Ещё мы боролись за то, чтобы перевозили в автозаках в человеческих условиях, отучали конвоиров ругаться матом и т. д. Много всего было.

Полонский часто писал заявления на встречу с начальником централа. Любил вести с ним интеллектуальные беседы.

— Я ему читал свои стихи, он мне свои, — рассказывает Сергей. — Мы обменивались книжками. Помню, он дал мне читать «Историю царских тюрем».

Сергей Полонский сменил десяток камер, в некоторые переезжал транзитом через карцер. Всего же за разные нарушения попадал туда семь раз. Но, что самое удивительное, ни обид не таит, ни зла не держит. Говорит: «Всегда был в хорошей компании».

Дольше всего он пробыл в камере № 309. Из её окна виден двор «Матросской Тишины» и окна её сидельцев. Однажды арестанты камеры № 309, по их словам, остановили бунт. Соседи из «Матроски» в знак протеста поджигали матрасы, а они кричали им, что надо использовать другие, более безопасные методы. Уговорили, в общем, и обошлось без пожара.

К слову, это была в ту пору самая веселая камера, потому что её сидельцы подружились и шутили друг над другом и над своими уголовными делами. Тюрьма, конечно, место серьезное, но бывают исключения.

— Все, кто там сидел, писали стихи, — говорит Полонский. — Нас было трое: я, Боря Ванзихер и Рустам Гильфанов. Мы все давно на свободе, так что камера счастливая. И сейчас у нас есть поэтический чат «Тристадевятники».

Сказ про Улюкаева

И одна за одной, и один за одним Беспросветные дни, Несусветные ночи. Мы остались одни. Он один. Мы одни. Напророчить, Между прочим, подобное было легко. Но не очень. Помогает теперь твой бурбон — молоко Одиночек. Как просвет между строчек, Оказалась жизнь коротка. Хоть вместила Две эпохи короткая эта строка, Как две даты над скромной могилой.