В связи с этим Центральный Комитет КПСС признает необходимым осудить и решительно покончить с немарксистскими, по существу эсеровскими тенденциями в нашей пропаганде, идущими по линии пропаганды культа личности и умаления значения и роли сплоченного, монолитного, единого коллективного руководства и правительства“».
Предполагал же Георгий Максимилианович закончить выступление следующими словами: «Можно с уверенностью сказать, что такая линия недопущения культа личности и последовательное проведение принципа коллективного руководства обеспечит еще большую крепость и сплочение нашей партии, нашего руководства и выполнение стоящих перед нами исторических задач».
Затем, видимо, под влиянием самой первой и явно далеко не благожелательной реакции кого-то из членов президиума ЦК, Маленков внес довольно двусмысленную коррективу в оба документа. Обосновал критику культа личности пока прямо не названного Сталина, хотя в том ни у кого не могло возникнуть и тени сомнения, ссылкой на… того же Сталина. Приписал в конце второго абзаца текста выступления: «Многие из присутствующих знают, что т. Сталин не раз в этом духе высказывался и решительно осуждал немарксистское, эсеровское понимание роли личности в истории». И чуть иначе сформулированную, но однозначную по смыслу фразу Георгий Максимилианович добавил к первому абзацу проекта постановления[807].
Вся сложность, даже деликатность акцентирования тогда, в апреле 1953 года, проблемы на имени Сталина ныне понятна. Слишком уж мало времени прошло с тех пор, как вождя славословили. Безудержно. Между двумя крайностями требовался люфт. Возможность для адаптации. Насторожить же должна была иная деталь обоих документов. Почему, говоря о культе личности, Маленков не обмолвился ни словом о массовых репрессиях 30-х годов. Однако такая интерпретация вопроса в те дни для высшего руководства не нуждалась в объяснении.
Зачем вспоминать о репрессиях, если с ними, во всяком случае с теми, которые непосредственно угрожали высшему эшелону власти, покончили в конце 1938 года. Да еще при прямом участии самого Маленкова, о чем очень многие знали. Помнили, что никто иной, как Георгий Максимилианович подготовил утвержденное Политбюро 20 сентября 1938 года постановление ЦК «Об учете, проверке и утверждении в ЦК ВКП(б) ответственных работников» наркомвнудела и других силовых наркоматов. Тот самый документ, который восстановил утраченный было контроль партии над НКВД. Позволил в значительной степени сменить его руководящие кадры начиная, разумеется, с самого Ежова. И вместе с тем неимоверно расширил права Маленкова и возглавляемого им отдела руководящих партийных органов. Передал в его ведение назначения на ответственные должности во всех без исключения союзных и республиканских наркоматах. Превратил, тем самым, Георгия Максимилиановича в некоего начальника отдела кадров страны.
Маленков был и в числе тех нескольких человек, кто задумал и подготовил еще более важное постановление, и позволившее восстановить стабильность в стране, внести в нее успокоение. Совместное, СНК СССР и ЦК ВКП(б), от 18 ноября 1938 года — «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия». То самое, которое впервые официально признало гигантские масштабы, незаконность массовых репрессий, сфабрикованность многих «дел». Известно было узкому руководству и то, что Маленков явился одним из разработчиков еще одного совместного постановления. От 1 декабря 1938 года, «О порядке согласования арестов», позволившее наконец окончательно вывести из-под дамоклова меча всех членов правительства, партфункционеров в ранге секретаря обкома, крайкома и выше.
Скорее всего, Маленков и просто не хотел лишний раз напоминать обо всем том. Да и, наверное, опасался за результаты своих действий. Того, что на фоне реабилитации обвинявшихся по делам «кремлевских врачей», «мингрельскому», «грузинскому» лавры победителя увенчают в конце концов голову не его, а Берия. И что прямое упоминание о репрессиях неизбежно приведет к резкой конфронтации в президиуме ЦК, открытому противодействию остальных членов узкого руководства его инициативе из-за того, что все они в той или иной степени были причастны к «Большой чистке».
Возможно, заставило Маленкова не затрагивать вопрос о репрессиях и иное. Стремление прежде всего установить ответственность за возникновение культа личности в целом, и лишь потом — виновность за его конкретные проявления. В том числе и за преступления 30-х годов. В пользу именно такого объяснения свидетельствуют взгляды Маленкова на саму партию, ее место и роль в жизни страны, общества, сформировавшиеся еще до войны.
Действовать же именно в апреле Маленков начал далеко не случайно. Можно с большой долей уверенности утверждать, что к тому подвигла его казалось бы благоприятно сложившаяся ситуация. Озабоченность остальных членов узкого руководства прежде всего укреплением собственного положения на вершине власти. Предлагая им пойти на созыв пленума и осуждение культа личности в предельно мягкой форме, Маленков рассчитывал на взаимность. Благожелательную реакцию в ответ на уступки со своей стороны, сделанные в ущерб себе. Берии — за прекращение дел «кремлевских врачей», и «мингрельского» и «грузинского», да еще оформленное как постановления президиума ЦК. Хрущеву — за согласие отдать в его руки руководство Секретариатом ЦК и, следовательно, всем партаппаратом. Им обоим — за молчаливое потворство открытому стремлению расшатать начавшую было складываться унитарность страны расширением прав союзных республик.
Расчет Маленкова, если он был таковым, не оправдался. Ему не позволили собрать пленум для осуждения культа личности. Кто именно — сегодня установить невозможно. Пока допустимо лишь предположение. Среди сторонников Маленкова почти наверняка находились П. Н. Поспелов, Н. Н. Шаталин, М. 3. Сабуров, М. Г. Первухин. Противниками же могли оказаться М. А. Суслов, Л. П. Берия, В. М. Молотов, К. Е. Ворошилов, Л. М. Каганович, А. И. Микоян, Н. А. Булганин, Н. С. Хрущев — все, либо большинство их.
Хотя предложение Маленкова и отвергли, но недостаточно решительно. И он смог продолжить «тихую», «ползучую» десталинизацию. 22 апреля «Правда» опубликовала традиционные, привычные, малозначащие для непосвященных «Призывы ЦК КПСС к 1 Мая». В общем, заурядный пропагандистский документ, в котором на сей раз содержалось нечто неожиданное для партфункционеров. Имя Сталина в нем вновь не упоминалось. А две недели спустя новая идеологическая линия обрела более явное выражение. В закрытом постановлении президиума ЦК от 9 мая, «Об оформлении колонн демонстрантов и зданий…». Оно потребовало невероятного — полного отказа от использования во время праздников портретов. Чьих бы то ни было. И живых лидеров, и мертвых вождей. Два месяца спустя президиум, испугавшись содеянного, отменил это решение.
Глава двадцать девятая
Совершенно иначе, поначалу келейно, незаметно постороннему взгляду, Маленков готовил осуществление второй составляющей своего экономического плана — переориентацию производства с военной на мирную продукцию.
О предстоящей конверсии, ее масштабах до середины лета практически не знал никто, не связанный с предварительными расчетами по отраслям и заводам, сведением их в народнохозяйственный план и бюджет. Вызывалась такая скрытность, отсутствие даже намека в сообщениях радио и газет, в выступлениях «ответственных товарищей» отнюдь не традиционным стремлением соблюсти тайну вообще, боязнью раньше времени поведать о том, что еще только предстояло конкретно сделать, а иным.
При решении не внешнеполитической, а сугубо экономической проблемы у Маленкова союзников в узком руководстве быть не могло. Ни Берия, ни Булганин не желали, не могли допустить умаления роли оборонной промышленности, уже включавшей ядерную и ракетную, сокращения всегда неограниченных ассигнований на вооружение и армию. Их откровенно поддерживал и Зверев, представивший 11 апреля второй вариант бюджета, в котором только открытые военные расходы составляли 24,8 %[808].