Сохранение гонки вооружения даже в таких размерах на деле могло означать лишь одно — сознательный отказ от завершения восстановления народного хозяйства, давно назревшей модернизации как в текущей, так и в следующей пятилетках. А ведь приходилось учитывать еще и иные, секретные статьи бюджета. Неизбежные расходы на содержание внутренних и пограничных войск, по программам создания водородной бомбы, баллистических ракет Р-5 и Р-11, что составляло также около трети всех годовых ассигнований. Столь явно непосильное для страны бремя неуклонно приближало если не полный крах, то, по меньшей мере, длительную отсрочку надежд народа на улучшение жизни.
И все же при сохранявшейся открытой конфронтации двух блоков нечего было и думать о поддержке или просто одобрении со стороны президиума и пленума ЦК смены курса внутренней политики, реформ и конверсии. Узкому руководству — людям, страдающим синдромом 41 года, пораженным острой ксенофобией, выражавшейся в вульгарной трактовке борьбы социализма и капитализма, прежде всего следовало предъявить неоспоримые свидетельства разрядки. Например, мир в Корее. Доказать, что она приобрела необратимый ход. И только потом заводить разговор о сокращении военных расходов.
Потому-то Маленкову и пришлось поначалу применить не отличавшуюся оригинальностью, старую, не раз испытайную в кулуарах Кремля тактику. Внешне выглядевшую как очередная, тривиальная реорганизация системы управления. В действительности означавшую децентрализацию военно-промышленного комплекса.
Еще в первой половине марта Маленков, настояв на ликвидации отраслевых бюро при Совмине, сумел разделить контроль над ВПК между «ястребом» Берия и «голубями» Первухиным, Сабуровым, Малышевым, а также пока не игравшем самостоятельной роли Д. Ф. Устиновым. Следующим шагом на пути перехода к конверсии стало постановление Совета Министров СССР «О расширении прав министров СССР», принятое 11 апреля. С необходимостью его подготовки члены узкого руководства согласились на мартовском пленуме скорее всего потому, что полагали — оно распространится и на них самих, и на возглавляемые ими ведомства. Однако это постановление, ставшее как и многие ему подобные нормативные акты, закрытым, не подлежащим огласке, оказалось весьма ограниченным по применению. Наделило значительной самостоятельностью далеко не всех министров СССР, а только тех, кто непосредственно руководил промышленностью, строительством, транспортом. Иными словами, прежде всего Сабурова, Малышева, Первухина, Устинова, немногих иных. Именно их освобождало от необходимости согласовывать или утверждать значительный круг повседневных вопросов на самом высшем уровне: в президиуме Совета Министров, то есть у Берия, Молотова, Булганина, Кагановича; в ЦК — у Хрущева через соответствующие отделы, занимавшиеся не только кадрами, но и контролем за выполнением предприятиями производственных планов.
Постановление от 11 апреля предоставило министрам СССР право: 1. утверждать структуру и штаты административно-управленческого аппарата как самих министерств, так и подведомственных предприятий и строек; 2. изменять ставки зарплаты и тарифные сетки, вводить в необходимых случаях прогрессивную или повременно-премиальную системы оплаты труда, переводить предприятия в более высокую по оплате группу; 3. утверждать или изменять проектные задания, сметно-финансовые расчеты, капиталовложения по отдельным стройкам, годовые планы ввода в действие или ремонта оборудования; 4. перераспределять между предприятиями свободные оборотные средства или их излишки, изменять годовые ассигнования, переводить кредиты из статьи в статью; 5. изменять номенклатуру продукции.
И все же, если бы постановление ограничивалось только такими вопросами, оно ни в малейшей степени не изменило бы обветшалую, давно изжившую себя систему управления народным хозяйством. Ту систему, которая сложилась в годы первой пятилетки и поначалу годилась для руководства отраслями, имевшими по два-три завода или комбината, пять-шесть строек. Сохранись без каких-либо изменений самое существенное — решение всех без исключения вопросов не там, где они возникали, а только в центре, в Москве, хотя и на относительно более низком уровне, постановление на деле реанимировало бы консервативно-бюрократический механизм, приобретавший все более деструктивный характер. Более того, усилило бы и без того полную зависимость предприятий от далеко не бесспорных знаний, опыта полутора десятка министров. Усугубило бы порочный стиль руководства, вот уже четверть века сводившийся к одному: «План любой ценой! И непременно досрочно!»
К счастью, так не произошло. Постановление от 11 апреля содержало и такие пункты, которые наделяли некоторыми правами и директорский корпус. Разрешали ему то, что прежде не просто запрещалось, а преследовалось в уголовном порядке: продавать, покупать или безвозмездно передавать, получать излишки нефондированных материалов, демонтированное оборудование, сами фонды[809]. Даже такое, казалось незначительное, послабление, как вскоре показала жизнь, развязало хозяйственникам руки, должно было рано или поздно подорвать основы старой управленческой системы. Вселяло надежду, что на этом реформы не ограничатся. Завершатся тогда, когда основой государственной экономической структуры станут не министерства и главки, а предприятия либо тресты.
Подтверждением таких оптимистических прогнозов выглядела и начавшаяся в мае новая перестройка всего два месяца назад реорганизованных министерств. На этот раз требовалось упростить организацию их центральных аппаратов и весьма значительно сократить штаты — от 12 % в Минфине до 41 % в мингосконтроле[810]. Свидетельством кардинальных перемен стали и реформы в республиках. Еще в конце марта укрупнение министерств началось в Азербайджане. С 4 мая оно распространилось на Казахстан, РСФСР, Украину, Киргизию, Латвию, а завершилось к середине июня.
Одновременно, с 22 апреля по 28 мая, в небольших по территории Эстонии, Латвии, Литве, Грузии, Татарии и Башкирии ликвидировали областное деление, введенное два года назад.
Реформа, нараставшая с каждым месяцем как снежный ком, начала все более отчетливо приобретать черты целенаправленной борьбы с бюрократией. Уже на своем первом, начальном этапе она позволила высвободить из управленческих структур более ста тысяч человек, основную часть которых предполагалось направить на производство — на заводы, фабрики, стройки, в совхозы и колхозы. Нанесла она ощутимый удар и по положению, престижу чиновников. Ведь большинство их понизили в должности, а вместе с тем и лишили огромных зарплат, различного рода привилегий. Телефонов правительственной связи («вертушек»), персональных машин, специальных поликлиник и «столовых» (в которых они покупали дефицитные продукты самого высокого качества по якобы себестоимости, то есть чуть ли не задаром). Наконец, негласного весьма существенного дополнения к зарплате — временного денежного довольствия или, в просторечии, «конверта».
Особенно ощутимым оказалась потеря «конверта». Вчерашние республиканские министры, даже став замминистрами, что случалось крайне редко, ежемесячно теряли свыше двух тысяч рублей. Гораздо чаще им подыскивали должности начальников главков, из-за чего их доходы снижались с пяти с половиной тысяч рублей до тысячи семисот.
Но тут же, не без оснований опасаясь преждевременно восстановить против себя весь слишком сильный в своей массе бюрократический аппарат, Маленков совершил обходной маневр. Попытался расслоить чиновников, перетянуть на свою сторону тех, на кого ему неизбежно пришлось бы опираться в дальнейшем.
Строго секретными постановлениями Совета Министров СССР от 26 мая и 13 июня были значительно повышены размеры «конвертов», однако далеко не для всех должностей. Только руководителям союзных министерств и областных, городских, районных исполкомов. Теперь их ежемесячные доходы складывались следующим образом. У министра — пять тысяч рублей зарплаты и девять тысяч рублей «конверт», у замминистра — четыре и пять тысяч, у членов коллегии — три и три тысячи, у начальника главка — три и две с половиной тысячи; у председателя облисполкома — четыре и пять тысяч, у зампреда — тысяча шестьсот и пять тысяч, у заведующего отделом или группой — тысяча четыреста и две с половиной тысячи; у председателя горисполкома административного центра области — тысяча девятьсот и две с половиной тысячи; у председателя райисполкома — тысяча восемьсот и две тысячи сто рублей[811].