…Хрущев, введенный в четверку лидеров, поначалу вел себя незаметно. Должен был ощущать всю непрочность своего положения — всего лишь одного из шести секретарей ЦК, хотя и ставшего ответственным за текущую, повседневную работу партийного аппарата. Возможно, в те дни Хрущев еще страшился, казалось, неминуемой ответственности за трагедию, происшедшую в ночь на 7 марта на Трубной площади в Москве. Ведь никто иной, как он, и только он один — председатель комиссии по организации похорон Сталина, обязан был сделать все возможное, чтобы избежать, не допустить бессмысленных жертв чудовищной давки…
Почувствовать себя увереннее Никита Сергеевич смог лишь после пленума, когда вполне законно стал председательствующим на заседаниях секретариата. Но даже и тогда продолжал уклоняться от поддержки даже косвенно одного из двух претендентов на полную, ни с кем не разделяемую власть. Избегал он и высказывать свои взгляды по внешней политике страны, о дальнейших путях экономического развития СССР. Скорее всего, еще не чувствовал себя достаточно сильным даже для этого. Чтобы завоевать право на выражение собственного мнения ему, известному только в Москве да на Украине, для начала следовало укрепить влияние в партии, благо для того представилась великолепная возможность.
Резкое сокращение числа секретарей — с десяти в октябре 1952 года до четырех спустя всего пять месяцев, нарушило привычную практику «наблюдения» ими за работой 17 отделов ЦК. Необычайно усилило роль секретарей, получивших в свое распоряжение как исполнителей уже не по одному-два, а по четыре-пять отделов. Значимость же последних соответственно понизилась, хотя они и оставались «приводными ремнями» ЦК и, в то же время, каналом обратной связи, последней инстанцией жаловавшихся, советовавших, размышлявших партийных организаций, отдельных членов партии. Для Хрущева, весьма искушенного в «аппаратных играх», такое положение не могло оставаться тайной. Предоставляло возможность выбора.
В самом секретариате царила зыбкость, неустойчивость, отражавшие нараставшую борьбу между членами президиума ЦК. В таких условиях опереться на кого-либо из секретарей означало одно: безоговорочно встать на сторону либо Маленкова, либо Берия. Выиграть многое или все проиграть. Опора на отделы сулила иное — практически стопроцентную возможность вскоре, кто бы ни взял верх, подчинить своей воле, встать во главе многотысячного партийного аппарата.
Как неоспоримо свидетельствуют факты, Никита Сергеевич избрал второй вариант.
Он не стал вдаваться в запутанные, сложные дела международных связей КПСС, знакомиться с положением в зарубежных коммунистических и рабочих партиях, оценивать их подлинную ориентацию, отношение к Советскому Союзу. Оставил все это на усмотрение Суслова. Не заинтересовался и начатой Поспеловым уже в середине марта кампанией по десталинизации, поначалу весьма незаметной и потому казавшейся слабой, незначительной. Как и прежде, не обращал внимание на поддержку тем же Поспеловым «оттепели» в литературе и искусстве, ширившейся с каждым днем, завоевывавшей новые и новые позиции.
Все свое внимание, весь накопленный за четверть века опыт отдал малозначительной, на первый взгляд, проблеме. Реорганизации небольшой части аппарата ЦК, обосновав ее отнюдь не собственной позицией, а общей, господствовавшей тенденцией по упрощению и сокращению управленческих структур.
Уже 17 марта, на первом после смерти Сталина заседании секретариата, помог Суслову преобразовать комиссию по связям с зарубежными компартиями в стандартный отдел. Передав его, разумеется, «под наблюдение» тому же Михаилу Андреевичу[825]. 25 марта провел слияние четырех отделов — художественной литературы и искусства, науки и вузов, философских и правовых наук, экономических и исторических наук — в один, науки и культуры, отдав свой решающий голос за утверждение его заведующим хорошо знакомого ему по партийной работе на Украине экономиста А. М. Румянцева. При этом проявил и всю свою искушенность царедворца. В. С. Кружкова, ставшего бывшим заведующим отделом художественной литературы и искусства, не сократил, как, скажем, Ю. А. Жданова, не понизил в должности. Наоборот, передвинул на более важный в партийной иерархии отдел — пропаганды и агитации[826]. Дал тот пост, который с войны последовательно занимали Г. Ф. Александров, Д. Т. Шепилов, Суслов, а после XIX съезда — Н. А. Михайлов.
Не отказался Хрущев от нейтралитета и в последующие дни. 8 апреля, сразу же после вывода Игнатьева из секретариата, где он ни разу так и не появился, административный отдел, занимавшийся подбором кадров для силовых министерств, в том числе и для МВД, был слит с… отделом планово-финансовых органов. Но решая вопрос о заведующем для него, Никита Сергеевич сделал все возможное, чтобы его не заподозрили в переходе на сторону Берия. Утвердил в новой должности А. Л. Дедова[827], человека, рекомендованного Н. Н. Шаталиным и, значит, близкого к Маленкову.
Лишь 16 апреля, после реабилитационной акции Берия, Хрущев совершил поступок, и раскрывший его ориентацию. Поддержал предложение о ликвидации одного из ключевых структурных подразделений ЦК, фактически стоявшего над всеми остальными — отдела по подбору и расстановке кадров, за работой которого отнюдь не формально «наблюдал» Шаталин. В тот же день провел и иные решения, столь же значимые в «аппаратных играх». Утверждение Е. И. Громова, с октября 1952 года руководившего вторым по важности для функционирования КПСС отдела — партийных, профсоюзных и комсомольских органов (впоследствии переименованного в организационный), в должности заведующего этим же отделом. А заодно перевел этот отдел под свой прямой контроль. И помог Суслову в третий по счету раз лично возглавить отдел по связям с зарубежными компартиями, освободив для того прежнего заведующего, В. Г. Григорьяна и отправив его на работу в МИД[828].
Столь решительные меры Хрущева, однозначно свидетельствовавшие о его переходе в лагерь Берия, можно объяснить, прежде всего, опасением услышать новые «признания» Абакумова, только теперь — о себе. О своей далеко не благовидной роли при попытках в 1944–1949 годах ликвидировать широкое тогда сепаратистское вооруженное подполье — оуновцев, Украинскую повстанческую армию. Об откровенно волюнтаристских, весьма далеких от элементарного профессионализма, а потому и заранее обреченных на провал, «руководящих указаниях» местным подразделениям МГБ, некомпетентном вмешательстве в их действие. Не желал Никита Сергеевич и того, чтобы вспомнили, предали гласности его роль инициатора подготовки печально известного указа Верховного Совета СССР, в соответствии с которым всех украинских, а потом и прибалтийских крестьян, отказывавшихся вступать в колхозы, депортировали на Восток или приговаривали к ссылке в Сибирь.
Но было и другое, что сблизило Хрущева с Берия той весною. То, что не могло пройти бесследно, должно было рано или поздно напомнить о себе. Оба они имели за плечами продолжительную работу первыми секретарями республиканских парторганизаций. Лаврентий Павлович — грузинской с 1931 и закавказской с 1932 года, Никита Сергеевич — с 1938 года украинской. Являлись всесильными в глазах населения, но на деле во всем зависели от воли ПБ ЦК ВКП(б). Без согласия последнего не могли даже утвердить «избрание» областного бюро, а уж тем более — секретаря обкома. Не могли, не имели права вмешиваться в работу промышленных предприятий и занимались, в основном, лишь погонянием председателей колхозов. Обязаны были присматривать за всем, что происходит на порученной их попечению территории, и обо всем докладывать в Москву. Ожидать оттуда директивных указаний.