Какие же доводы в защиту Кшесинской привел В. С. Хесин? Человеком он оказался незаурядным, а его выступление в зале суда было пророческим: «Пускаться в область рассуждений о том, как смотрела толпа на дворец, я не буду, потому что если я буду повторять глас толпы, то я принужден буду коснуться и другого мнения — мнения о том, что те, кто занял дворец Кшесинской, действуют на немецкие деньги. Я должен буду тогда повторять все инсинуации про запломбированный вагон и т. п. Я это говорю только потому, что вынужден защищать честь доверительницы. Истинные деятели революции не ссылаются на мнения толпы… Они действуют с достоинством, настолько с достоинством, что даже владения лиц, принадлежащих и в самом деле к царствующей фамилии, они охраняют и не трогают.
Революцию я понимаю как момент поворота, такой же момент, какой может быть и в будущем при контрреволюции. Длящейся революции не существует, следовательно правом момента я оперировать не могу. Я должен оперировать только с законом, пока он не отменен. Правонарушения, хотя бы и многократные, не создают права» (газета «День»).
Решение суда было категоричным: непрошеные гости в течение 20-ти дней обязаны покинуть особняк. Но, очевидно, Кшесинская не очень верила в возможность исполнения решения суда. Спустя две недели имя ее появляется в материалах нового судебного разбирательства, связанного с поджогом ее дома.
11 мая 1917 года в особняк Кшесинской приходил никому не известный солдат. Он столкнулся со служащей социал-демократической организации Марией Клементьевой. На вопрос, что ему нужно, ответил, что зашел из любопытства. 12 мая около 6 часов утра к особняку на легковом извозчике подъехали трое: двое офицеров и один штатский. На их звонок вышел дворник Григорий Соловьев. Офицеры сказали, что им надо срочно пройти в комитет. У дворника ключей от ворот не было — они находились у солдата в дежурном помещении. Дворник принес ключи, впустил незнакомцев и вышел мести улицу. Посетителей видел и дворник соседнего дома, он же заметил, что один из офицеров был очень высокого роста. Минут через десять они вышли, при этом высокий сорвал с ворот дома плакат Петроградского комитета и, бросив извозчику, сказал: «Это тебе пригодится на фартук». Компания села в поджидающую их легковую повозку и направилась в сторону Троицкого. А в доме в это время начался переполох — горела кипа газет в столовой, где помещалась экспедиция «Солдатской правды». Горело несколько десятков тысяч экземпляров, облитых какой-то жидкостью. Пожар погасили. Выгорела часть стены и часть пола. Секретарь ЦК РСДРП Е. Д. Стасова вызвала милицию.
Было возбуждено уголовное дело. 30 мая 1917 года была допрошена «в качестве потерпевшей М. Ф. Кшесинская, 44 лет, католичка, не судимая, артистка государственных театров». «Я, — сказала Кшесинская, — теперь в доме не живу и почти в нем не бываю. Какую цель преследовал означенный поджог, был ли он направлен против моего имени, против какой-либо из организаций, самовольно поселившихся теперь в моем доме, я сказать не могу. Кто поджег, я не знаю, и указаний к обнаружению виновных я дать не могу» (ЦГИАЛ, ф. 487). Дело вскоре прекратили из-за невозможности обнаружить виновных.
Остается загадкой: был ли поджог местью Кше-синской захватчикам или она все-таки непричастна к инциденту.
В марте 1917 года, когда Кшесинская обдумывала, как ей вернуть свой дом, ее пытались шантажировать.
21 марта, около полудня, на квартиру Феликса Кшесинского, брата Матильды, у которого она тогда жила, позвонил неизвестный и сказал, что у него имеется два письма: одно — на имя Кшесинской, другое — на имя ее сына, и он готов их вернуть по принадлежности. На вопрос Кшесинской, а именно она подошла к телефону, каким образом попали к нему эти письма, незнакомец ответил, что нашел их во время обыска в одном из домов на Забалканском проспекте. Кшесинская была человеком весьма осторожным. Она сказала, что в данный момент разговаривать не имеет времени, и просила перезвонить вечером. Тут же она связалась с В. С. Хесиным и по его совету подала заявление в комиссариат.