Вокруг нас была пустота, внутри нас — пустота, и в ней вырастала бездумная решимость равнодушного безразличия…
— Что грозит дворцу, если «Аврора» откроет огонь?
— Он будет обращен в кучу развалин, — ответил адмирал Вердеревский, как всегда спокойно.
И опять пошел…
В семь часов вечера из Главного штаба пришел Кишкин.
— Я получил ультиматум от Военно-революционного комитета. Пойдем обсудим, — сказал он.
Беседа была очень коротка. Было решено ничего не отвечать на этот ультиматум…
…Момент, во всяком случае еще для сдачи, не наступил.
Парламентер, доставивший ультиматум, был отпущен с объявлением, что никакого ответа не будет.
Кишкин собрался идти в Главный штаб, но было доложено, что штаб занят большевиками. Занят совсем просто: никакого сражения не было… Настроение складывалось определенное…
Стрелка перешла за восемь часов, мы погасили свет.
Я прилег на полукруглом диване, положив пальто под голову, а рядом полулежал в кресле, положив ноги на мягкий стул, генерал Маниковский.
Ружейные и пулеметные выстрелы стали учащаться. Изредка слышались пушечные. Кто-то вошел и доложил: женский батальон ушел, сказали: «Наше место на позициях, на войне; не для этого дела мы на службу пошли…»
Опять шум во дворце отдаленный… Замер…
Вошел кто-то. Кажется, начальник нашего караула. Доложил, что юнкера — не то павловские, не то владимирские — ушли.
Приняли к сведению равнодушно. Защитников у нас становилось все меньше и меньше.
По телефону разные люди от разных учреждений передавали нам сочувствие и «советовали» продержаться до утра.
Стрелка приближалась к двенадцати часам ночи.
Нам доложили, что часть юнкеров Ораниенбаумской школы ушла…
Вдруг возник шум где-то и сразу стал расти, шириться и приближаться, и в его разнообразных, но слитых в одну волну звуках сразу зазвучало что-то особенное, не похожее на те прежние шумы, — что-то окончательное.
Дверь распахнулась… Вскочил юнкер. Вытянулся во фронт, руку под козырек, лицо взволнованное, но решительное:
— Как прикажете, Временное правительство! Защищаться до последнего человека? Мы готовы, если прикажет Временное правительство.
— Этого не надо! Это бесцельно! Это же ясно! Не надо крови! Надо сдаваться! — закричали мы все, не сговариваясь, а только переглядываясь и встречая друг у друга одно и то же чувство и решение в глазах.
Вся эта сцена длилась, я думаю, не больше минуты».
Отряды солдат и матросов ворвались в Зимний дворец глубокой ночью.
Американский исследователь Стивен Коэн писал: «Ленин решил, что «главный основополагающий пункт марксистского учения о государстве» состоял в том, что «рабочий класс должен разбить, сломать государственную машину». Временно было необходимо новое, революционное государство, но оно «учреждалось, чтобы вскоре исчезнуть». Поэтому мы вовсе не расходимся с анархистами по вопросу отмены государства как цели».
Ленинская работа «Государство и революция» сделала антигосударственность органической частью ортодоксальной большевистской идеологии, хоть она и осталась несбывшимся обещанием после 1917 года.
Руководил разрушением старого мира и построением нового В. И. Ленин. Его охрана была организована уже в дни октябрьского переворота.
Среди тех, кому довелось охранять Смольный, был и Н. А. Абразумов.
Утром 26 октября 1917 года его вызвали к коменданту Смольного П. Д. Малькову.
Павел Дмитриевич Мальков в бескозырке с надписью на ленте «Диана» объяснил, что нести службу в комендатуре Смольного могут только самые надежные люди. Он послал товарища Абразумов на пост к комнате № 67.
«Признаюсь, в тот момент, — вспоминает Абразумов, — у меня перехватило дыхание: комната № 67 — это же кабинет Владимира Ильича! И вот я на самом важном посту — у дверей комнаты № 67, что на третьем этаже Смольного.
В кабинет Ленина почти беспрерывно заходят его ближайшие соратники, идут представители фабрик, заводов, чаще группами в два — три человека, крестьянские ходоки. Иногда через открытую дверь краем глаза вижу склоненную над столом фигуру Ильича. Ленин работает…
Вспоминая о прошлом, как бы мимоходом замечает: «Вестибюль и коридоры Смольного словно растревоженный улей. И днем и ночью люди снуют туда и обратно. Попробуй разберись, кто свой, а кто враг. Тут глаз должен быть особенно зорким…»
Из воспоминаний Николая Романовича Дождинова, радиста царскосельской радиостанции, посещавшего в те дни Смольный и передававшего в эфир первые ленинские декреты.