Потом я Берию развязал. Дали мне еще одного майора. Мы завернули его в приготовленный брезент и — в машину.
Было это 23 декабря 1953 года, ближе к ночи. И когда я стал завязывать завернутый в брезент труп, я потерял сознание. Мгновенно. Брыкнулся. И тут же очухался. Батицкий меня матом покрыл. Страшно жалко было Берию, потому что за полгода привык к человеку, которого опекал».
Нельзя сказать, что после ареста и казни Берии жертвы и палачи поменялись местами, но то, что палачи заняли места жертв, — это точно. О. Волин написал воспоминания о своем заключении в одной камере с «бериевцами».
«По тюрьме ходили слухи, сконденсированные потом в книге А. Марченко «Мои показания», будто бы бериевцы жили в роскоши и фаворе у начальства. Это неверно. Я могу насчитать только три бесспорных преимущества, которыми на самом деле пользовались обитатели этих камер.
Право на вежливое, всегда корректное обращение. Это право надо понимать всегда в широком смысле: например, в том, как производились обыски. Отношения базировались на доверии — не столько на доверии, что у нас нет запрещенных вещей, столько на доверии, что мы ими не злоупотребляем (например, никто из нас не станет вскрывать себе вены). Поэтому их не очень-то искали. Приезжее из Москвы начальство укоризненно указывало начальнику 1-го корпуса: «Щупляк, слишком много бритых!» (ведь в тюрьме не бреют, а стригут маслинкой). Надзиратели закрывали глаза на наличие в камере лезвий (исключительно «Жиллет») и зеркал. Право на книги. Бериевцы лучше всех нас знали реальную структуру тюремного управления, «кто на кого может выходить». Это они знали еще до того, как их посадили. Они знали, кого и о чем, и как имеет смысл спросить, когда подавать жалобу целесообразнее всего, а когда надо промолчать. Они оказались в своем собственном мире, который они же и построили, а все прочие — попали в чужой, непонятный, порой вовсе не постижимый мир. И это преимущество облегчало их судьбу.
Мамулов подавлял в Абхазии восстание. С тех пор Мамулов подвизался в чекистско-партийном аппарате рядом с Берией, став после войны начальником ГУЛАГа.
В июне 1953 года он был послан Берия с некой инспекцией парткадров для подготовки внеочередного, пятнадцатого съезда КП Грузии, на котором Берия собирался публично закрепить начатую реабилитацию (вроде того, как во всесоюзном масштабе сделал это Хрущев на XX съезде КПСС). Не успел он прибыть в Грузию, как его настигла телеграмма от имени Берии — подложная — с приказом срочно вернуться. Выходя из самолета на военном аэродроме, он попал в объятия своего фронтового друга, тоже генерала: «Сколько лет! Вот радость-то встретиться!», — но из объятий вырваться уже не мог, ибо к двум генеральским рукам присоединилось несколько пар неизвестных, в первую очередь лишивших его пистолета. Не только сцену ареста, но и все обвинение и осуждение Мамулов рассматривал как предательство и весь был пропитан ненавистью и презрением к правящим. При визитах в камеру начальства из Москвы Мамулов демонстративно поворачивался к ним спиной — его негорбящаяся спина невысокого исхудавшего человека (в котором внимательный взор мог заметить прежнюю дородность), демонстративно всегда носившего серую лагерную куртку, чистую и заплатанную, была довольно красноречива. Никогда ни с какими жалобами-заявлениями в Москву и к визитерами оттуда не обращался. Он четко знал, что его жизненный путь поломался из-за интриг Маленкова, которого, как и его начальник Берия, он всегда не любил.
Мамулов не тужился сохранить замашки высшего света ни в одежде, ни в еде, ни в обращении.
Глядя на него, никак нельзя было подумать, что до своего ареста он ежедневно прогуливал на поводке личного крокодила».
Всем этим я хочу сказать, что тюремные стражи сами не были застрахованы от тюрьмы. Избежать тюрьмы — уже жизненный выигрыш. Утверждение, что выиграть можно только при исключительном счастье и относительно недолгой игре, в полной мере можно отнести и к охранникам.
НА ВОЙНЕ КАК НА ВОЙНЕ
Отойдя от службы, многие охранники начинают смотреть на свою прежнюю жизнь по-новому, как бы со стороны, начинается осмысление прошлого. Одни охранники хранят молчание, другие — пишут мемуары. Люди, которые видят охранников «в деле», тоже пишут мемуары, у них свой взгляд на события.
Всех охранников объединяет одно — они рискуют своей жизнью, это их профессия. В мирной жизни как на войне. А на войне как на войне…