Отступление первое: Вернер фон Браун
8 сентября 1944 г., Лондон. Около семи часов вечера раздается звук, отдаленно напоминающий шум идущего по мосту поезда. Гул делается все громче и обрывается грохотом взрыва в районе Чизвик. Лондонцы переглядываются — кто с испугом, кто с удивлением. Ведь воздушной тревоги не объявляли, да и характерного рокота моторов над головами слышно не было. Понятно, уставшим от бомбардировок жителям Туманного Альбиона было все равно, что же в тот день, 8 сентября, разворотило городскую улицу. Но, думается, если б они знали — что, и были способны взглянуть на это событие через толщу последующих десятилетий, то наверняка поспешили бы на место падения таинственного разрушителя, а может, даже и попытались найти его остатки. Ведь именно в тот день Земля, пусть и таким печальным способом, по-настоящему вступила в ракетный век. А помогло ей сделать это похожее на веретено семнадцатиметровое металлическое тело с тремя крылышками-плавниками, плотно прижатыми к нижней части корпуса. За несколько минут до падения на Лондон оно оттолкнулось огненным хвостом от стартового стола, расположенного рядом с Гаагой — столицей оккупированной немцами Голландии. Данная ракета, обезличенная под ничего не говорящим индексом А-4 (А означало «агрегат»), также известная, как V-2, или «Фау-2», стала настоящим символом машинной мощи того времени. Почти 13 тонн ее веса выстреливались вверх с силой, превышающей 25 тонн, а двигатель, развивавший такую тягу, «съедал» 120 килограммов спиртово-кислородного топлива в секунду. Целых 460 лошадиных сил (две трети мощности мотора тяжелого танка «Тигр») вращали одни лишь турбонасосные агрегаты, подававшие горючее в этот маленький «вулкан». В тот же день, 8 сентября, пережить чувства удивления и страха пришлось и жителям Парижа, которых также «навестила» «Фау-2».
…16 июля 1969 года, четверть века спустя. Со стартовой площадки космодрома на мысе Канаверал в штате Флорида медленно поднимается гигантская ракета «Сатурн-5», своим «ростом» заметно обогнавшая символ Америки — знаменитую статую Свободы. Белый узкий цилиндр длиной 110 метров и массой 2 790 тонн сначала неохотно, а потом все быстрее уходит навстречу палящему солнцу. Пять двигателей первой ступени, толкающие огромную машину от Земли с силой в 3 375 тонн, пожирают каждую секунду почти 15 тонн кислородно-керосинового коктейля, а турбонасосные агрегаты, подающие эту смесь в камеры сгорания, развивают мощность 30 дизельных локомотивов. В некоторых домах, расположенных в радиусе десяти километров от стартового комплекса, вылетели стекла, а отдаленные отзвуки непереносимого рева долетели до Нью-Йорка, находящегося от мыса Канаверал более чем в 1 500 километрах. Проходит еще четыре дня, и с поверхности Луны на антенны центра управления полетом в Хьюстоне придет фраза, которую в режиме реального времени транслируют все ведущие телекомпании мира: «Орел» (название посадочного модуля «Аполлона-11») приземлился», а еще через шесть с лишним часов: «Один небольшой шаг для человека, но громадный скачок для всего человечества». Слова эти скажет Нил Армстронг — первый представитель земной цивилизации, ступивший на другую планету.
При всей несхожести данных событий — бомбардировке Лондона и высадке на Луне — было то, что их объединяло (а точнее — тот, кто их объединял). Основным техническим творцом достижения, которое, как когда-то запуск спутника и полет Гагарина, всколыхнуло всю мировую цивилизацию, был главный создатель «Фау-2» и «Сатурна-5», немецкий конструктор, эмигрировавший после окончания Второй мировой войны в США, Вернер фон Браун.
«…Вернер, если так будет продолжаться и дальше, нам придется либо вставить в окна фанеру, либо поселить в доме стекольщика», — барон Магнус фон Браун укоризненно смотрит на среднего сына. В оконном проеме их семейного особняка торчат блестящие осколки — результат поломки «системы управления» обычной фейерверочной петарды, из которой десятилетний сын пытался сделать некое подобие ракеты. Впоследствии барон фон Браун весело вспоминал: «Главное, что мне запомнилось о его детстве, — это абсолютная бесплодность всех моих попыток воздействовать на него родительским авторитетом. Наставления, отцовская строгость, дипломатичность — все было впустую. Любая попытка усовестить или убедить в неприемлемости такого поведения была для него не более чем каплей воды, или нет, даже ртути, не оставляющей после себя никакого следа. Вскоре я сдался и стал просто смотреть, как он растет. Как же я теперь рад, что так поступил — это было лучшее, что я сделал в своей жизни».
Фон Брауны могли проследить свою генеалогию начиная с 1285 года. В их роду имелись рыцари, землевладельцы, губернаторы, юристы, дипломаты, генералы и даже ректоры духовных семинарий. Но вот кем не могли похвастаться благородные фон Брауны, так это — инженерами и учеными. До Вернера среди них не было ни одного представителя точных дисциплин. Откуда же взялись подобные способности у будущего основоположника практического ракетостроения? «Он унаследовал их от матери, — уверенно заявлял его отец. — Она была исключительным сосредоточием различных талантов. Я вообще считаю, что у моих детей была лучшая мать, какую они только могли пожелать».
Что правда, то правда. Биографы фон Брауна считают, что отношения Вернера с его матерью были отмечены редко встречающейся печатью человеческой близости, искренности и тепла. Он мог бы сказать о ней те же слова, какие в свое время его отец произнес о своей матери: «Моя мама со своей идущей из самой глубины сердца неиссякаемой любовью к людям и животным, с неподдельным интересом практически ко всему на свете, была для нас, ее детей, просто центром Вселенной».
Баронесса Эмми фон Браун, урожденная Квисторп, была настоящей «гранд леди» с аристократичными манерами и не менее аристократическими предками. Знала шесть европейских языков и установила в семье традицию — каждый день разговаривать друг с другом на одном из них. Была вхожа в высшее общество, но при этом с одинаковой простотой, мягкостью и человечностью общалась как с графами и баронами, так и с садовниками и кучерами. Именно она купила Вернеру на тринадцатилетие телескоп, через который он, собственно, и увидел цель, к которой потом стремился всю жизнь.
Подарив сыну астрономический прибор, Эмми не только открыла ему двери в науку. Она же научила его играть на пианино — искусство, которым Вернер овладел в таком совершенстве, что уже в 15 лет написал несколько пьес. Впоследствии к фортепьяно добавилась еще и виолончель. С музыкой он не расставался никогда. Друзья и коллеги вспоминали, как фон Браун, будучи уже известным конструктором, иногда отбрасывал в сторону карандаш и садился за пианино, если таковое оказывалось поблизости. Его любимым композитором был Бах. Играл он, как правило, без нот, но при этом никогда не ошибался.
Когда Вернеру было десять лет, на вопрос Эмми, чем бы тот хотел заниматься, когда вырастет, он с той же интонацией, с какой дети его возраста обычно отвечают: «пожарником», «моряком» или «летчиком», ответил: «Хочу помочь колесу прогресса крутиться еще быстрее». Однако перспектива того, что он «выкатится» из школы раньше, чем доберется до этого «колеса», была вполне реальна: почти все время он мастерил какие-то машины и механизмы, а «успехи» по математике и физике — хуже некуда. Поэтому, когда в 1925 г. Вернеру исполняется 13 лет, родители приняли решение перевести сына в школу-интернат в Эттерсбурге, где тот будет почти под постоянным наблюдением педагогов и воспитателей. Из любимых вещей разрешено взять только телескоп — никаких ракет и «ракетомобилей».
Не дали захватить их с собой? Ну и что! Есть же книги, где написано, как построить еще большие и лучшие машины. Вот, например, одна из них: «Ракеты в межпланетном пространстве», написанная двадцатисемилетним теоретиком космических полетов Германом Обертом. Хорошо, что она попалась Вернеру на глаза. Теперь, после внимательного прочтения, Вернер точно знает, что нужно сделать в ближайшем будущем. Первое — основательно изучить математику, второе — стать пионером освоения космоса.