— Так-то лучше, — сказала она одобрительно, поглаживая крепкого малого, который ее усилиями стал влажным и скользким. — Твердый, как ручка швабры, и почти такой же толстый! Это весьма похвально, мой милый. Ей пока не удалось высосать тебя до конца.
— Доминика, вдруг кто-нибудь увидит нас! — заволновался Арман, при упоминании соперницы страхи вновь вернулись к нему.
Физическое состояние сильнейшего возбуждения помешало ему оценить иронию ситуации. Сейчас он повторял почти слово в слово возражения Мадлен, когда она стояла у окна в гостиной Иверов, а он все выше и выше задирал ночную рубашку, лаская гибкое обнаженное тело. Тогда тревоги Мадлен были беспочвенны, вероятность того, что кто-нибудь мог нарушить их уединение ночью в гостиной Ивонны, была ничтожна. Но здесь, во время званого вечера, когда в доме полно гостей, а он стоит рядом с Доминикой у железной койки в комнате горничной и его мужское великолепие в полной боевой готовности, — сейчас опасность была велика.
Но как давно и хорошо известно, когда самая лелеемая часть тела мужчины встает на дыбы, все помыслы, все восприятие действительности и способность к рассуждению сосредоточиваются исключительно в ней, — а это означает, что в такие моменты мужчина способен на любую глупость. Гордость Армана трепетала в руке Доминики, и ощущения были столь восхитительны, что он был готов рискнуть всем: друзьями, репутацией; он был даже готов пойти на риск потерять Мадлен. Доминика знала и рассчитывала на это.
Он попытался повернуть ее и уложить на жесткую постель, но она спешила и рассудила по-своему. Цепко ухватившись, она привлекла Армана к себе, и он, почти не отдавая себе отчета в бреду наслаждения, глубоко проник в нее.
— Да! — закричала она, торжествуя, когда Арман, обхватив ее за талию, сильно и размашисто заработал бедрами.
Желая ускорить события, Доминика оторвала пуговицу, поддерживавшую пояс его трусов, просунула руки под обвисшие одежды и крепко обхватила Армана сзади. Он застонал от приятной боли, когда она вонзила ногти в кожу с жестокой силой львицы, терзающей беспомощную жертву.
— Что ты делаешь! — простонал он, его чресла двигались не переставая в неуправляемом пароксизме желания.
Доминика откинула назад белокурую голову, широко открыла рот и выкрикнула: «Давай, Арман!» Почти мгновенно она почувствовала горячую струю страсти, выплеснувшуюся в нее.
— О, да! — стонала она, переживая сладчайшие моменты физического наслаждения.
Но им не было суждено пережить вместе в нежных объятиях медленное угасание страсти. Тело Армана еще не прекратило невольных движений, как Доминика резко отстранилась, оставив его без поддержки на дрожащих ногах. Все произошло очень быстро, и Арман не мог поверить, что все уже кончено, что в мгновение ока надутый воздушный шар, достигший невероятных размеров, уже лопнул. Нетвердой походкой он приблизился к кровати и сел, с изумлением глядя, как опускается до колен бледно-голубое платье Доминики, скрывая чудеса, таящиеся под ним, — так опускается занавес в театре, когда представление окончено!
Увы, в этом театре не было криков «бис» и актеры, разыгравшие маленькую комедию, не выходили на поклоны и им не дарили букеты цветов. Арман сидел на кровати в расстегнутых штанах, не в силах вымолвить ни слова, и несколько осуждающе смотрел на Доминику. Сейчас он не был способен разобраться в своих чувствах. Он понимал, что Доминика заманила его в эту темную маленькую комнату и обманом заставила заняться с ней любовью; она расставила ловушку, вынудила его пойти на нелепый риск — и ради чего? Удовольствие, которое она ему доставила, длилось не дольше падения снежинки на мутную рябь Сены! Однако худшее было впереди.
— Помнишь, как ты изнасиловал меня на лестнице? Я подумала, что было бы невежливо с моей стороны не ответить тебе тем же, — сказала Доминика, в голосе явственно слышалась злость. — Оставайся и сиди тут со спущенными штанами, я пришлю твою новую подружку посмотреть, что ты наделал.
И махнув юбкой, она исчезла, оставив его одного в неуютной маленькой комнате. Он чувствовал себя невероятно глупо. Паника охватила его, когда он живо представил, как Мадлен распахивает дверь и глядит на него гневно и ревниво. Непослушными пальцами он заправил нижнее белье и встал, чтобы застегнуть брюки. Им владела мысль, что он должен немедленно спрятать то, что при других обстоятельствах был бы счастлив открыть взору Мадлен.
Тогда-то он и сделал неприятное открытие, что грубое нападение Доминики лишило его двух пуговиц на брюках, а также перламутровой пуговички на трусах. Он застегнул те, что остались, и оглядел себя в зеркале стоявшем на старомодном туалетном столике у стены. Но свет в комнате был тусклым, и Арман не был уверен, что никто не заметит некоторую небрежность в одежде, когда он вернется в гостиную. Новая ужасная мысль пришла ему в голову: если горничная, обитавшая в комнате, найдет пуговицы от мужских брюк, то наверняка пойдут разговоры, которые перерастут в домыслы и слухи!
Не оставалось ничего другого, как встать на четвереньки и в полутьме заняться поисками пропавших пуговиц. Одну он нашел быстро, она закатилась под узкую кровать. Перламутровая пуговичка лежала на самой кровати, куда была отброшена грубым рывком Доминики. Однако второй брючной пуговицы нигде не было видно. Арман шарил вокруг туалетного столика и в темных углах, испуганно прислушиваясь, не возникнут ли за дверью шаги, предвещающие появление Мадлен. После пяти минут бесплодных поисков он сдался и бежал из маленькой комнаты.
Разумеется, Доминика ничего не сказала Мадлен и никогда не собиралась этого делать. Угроза была пустой, высказанной вслух под влиянием момента, когда Арман, выпустив заряд, в изнеможении рухнул на кровать и она заметила следы раскаяния на его лице. Выдумка ей вполне удалась — четверть часа он не находил себе места. Но к тому времени, как Арман добрался до гостиной, Доминика уже распрощалась с Бриссарами и ушла, волоча за собой ничего не понимающего кавалера.