Молодая женщина смеется, но в глазах ее печаль.
– Значит, вы живете одна? – спрашиваю я, не в силах задушить в себе журналиста.
– Периодически, – говорит она. – Моего мужа часто нет дома. – Она показывает рукой на небо.
– Он работает за границей? – пытаюсь угадать я.
– Да, – отвечает она. – За границей.
– Тяжело вам, наверное, – говорю я. – Столько времени проводить одной.
– Все хорошо. Я счастлива, – заявляет она, но ее голос счастливым не назовешь.
– Откуда вы, если не секрет?
– Из Ирака, – с облегчением в голосе отвечает она. – Из Фаллуджи.
– Я знаю этот город, – говорю я. – Была там в две тысячи четвертом.
Она кивает и смотрит куда-то вдаль. Я видела этот взгляд бесчисленное множество раз – взгляд человека, вынужденного покинуть родину, – грустный и обескураженный.
– В две тысячи четвертом, – шепчет она. – Значит, вы были там во время Битвы?
– Да, – отвечаю я.
– Я уехала сразу после, – говорит она, скрестив руки на груди. – Мой двоюродный брат уезжал, и родители сказали – отправляйся с ним. Сказали – так будет лучше…
Она замолкает, и на платье ей капает большая слеза. Она торопливо вытирает ее рукой.
– Прошу прощения, – говорит она.
– Все хорошо, – утешаю ее я. – Я понимаю. Я была в Фаллудже по работе, а для вас этот город был домом. Представляю, как вам тяжело.
– Ирак мне больше не дом, – тихо говорит она. – Мой дом теперь здесь.
Она улыбается, но глаза у нее до сих пор грустные. Я столько всего хочу спросить, но знаю, что сейчас не время.
– Ирак всегда будет вашим домом, – говорю я. – Он часть вас. Как Херн Бэй – часть меня, хоть я и не живу здесь уже много лет.
Она кивает.
– Иногда Фаллуджа мне снится, – говорит она. – Какой она была в моей юности; я просыпаюсь в надежде туда вернуться, но знаю, что теперь все по-другому.
Я уже собираюсь рассказать ей о моей недавней статье об этом городе, когда вдруг раздается оглушительный грохот.
– Что это за звук?
Я смотрю на женщину. Улыбка на ее лице поблекла, руки дрожат.
– Мне пора, – выпаливает она.
– Все в порядке? Может, вам помочь?
– Нет, спасибо, все хорошо, – дрожащим голосом отвечает она. – Мне пора.
Она натягивает платок так, что он почти скрывает ее лицо, и трусцой бежит к дому. Несколько мгновений я смотрю на место, где она только что стояла, и думаю, что заставило ее так себя повести. Уже собираясь возвращаться, я вижу, как мама читает, сидя в потертом кресле, когда в замке поворачивается ключ, входит отец, и счастье на ее лице сменяется ужасом; я думаю о молодой женщине из соседнего дома, о страхе в ее глазах, и по телу пробегают мурашки.
Полицейский участок Херн Бэй
13 часов под арестом
– Как долго вы принимаете снотворное, Кейт?
Я стою у крошечного квадратного окна и кончиком пальца рисую на стекле круги. За спиной я слышу дыхание Шоу. Ей не нравится, что я встала со стула, вырвалась из-под ее взгляда.
– Вид тут у вас так себе, – замечаю я, глядя на узкую полоску парковки. – Весь этот серый асфальт – выглядит угнетающе.
– Кейт, отвечайте, пожалуйста, на вопрос.
Хотя ее голос звучит все так же спокойно, я чувствую, что она начинает терять терпение.
– Извините, – говорю я, поворачиваясь. – Можете повторить вопрос?
– Я спросила, как долго вы принимаете снотворное.
– Пятнадцать лет, – отвечаю я, слишком вымотанная, чтобы лгать.
Глаза Шоу самую малость расширяются. Я научилась подмечать такие мелочи.
– Приличный срок.
– Послушайте, доктор Шоу, – медленно говорю я, словно обращаясь к маленькому ребенку. – Вы когда-нибудь пробовали заснуть во время минометного обстрела?
Она мотает головой и что-то записывает в блокнот. Я улыбаюсь, представляя, как, написанные ее аккуратным почерком, на странице кружатся слова: снотворное, минометные обстрелы… диагноз.
– И дело не только в бомбежках, – продолжаю я. – Тут и смена часовых поясов, и сжатые сроки. Бывает, я не сплю по сорок восемь часов, а когда пытаюсь, наконец, уснуть, мозг просто не может остановиться. Мы все принимаем снотворное, доктор Шоу. Это такая же часть работы, как бронежилет или хороший переводчик. Это нормально.
– А как же другие лекарства?
Она кладет ручку на стол и смотрит на меня в упор. Я отворачиваюсь к окошку и наблюдаю, как грузный полицейский пытается залезть в машину.
– Я не принимаю никаких других лекарств.
Она прочищает горло.
– Разве вам не прописывали ничего от галлюцинаций? Например, нейролептики?
Повернувшись, я вижу в ее руках фирменный бланк.
– Что это? – в ужасе спрашиваю я.