Промедление Шуйского тем более загадочно, что с первых дней царствования ему пришлось развернуть мощную пропаганду своей власти как спасителя России от злого самозванца и еретика Гришки Отрепьева. Грамота за грамотой летали по стране – не подкрепленные авторитетом патриарха. Вырытые из заброшенной могилы в Угличе мощи несчастного царевича Димитрия, которого сам же Шуйский несколько лет назад назвал самоубийцей, были торжественно доставлены в Москву и выставлены в Архангельском соборе как чудотворные, Димитрий причислен к лику святых – все без патриарха!
Происходящее было настолько необъяснимо, что автор «Нового летописца» описал возведение Гермогена на патриарший престол перед рассказом о перенесении мощей Димитрия, которые Шуйский якобы встречал под Москвой уже вместе с патриархом. Но мощи были встречены 3 июня, через два дня после коронации Василия, грамота о явлении и чудесах от мощей стала рассылаться 6 июня, а Гермоген, согласно чину его поставления, стал патриархом только через месяц, 3 июля.
По общему мнению, задержка была вызвана тем, что Шуйский хотел видеть на патриаршем престоле исключительно Гермогена (и потому пошел на столь опасные для него нарушения?), а тому требовалось много времени, чтобы прибыть из Казани. Но, во-первых, нет убедительных сведений, что казанский митрополит находился именно в своей епархии, во-вторых, кому же тогда принадлежит речь при царском венчании Василия 1 июня, еще в 1848 году изданная А. Галаховым как речь Гермогена [60]?
Исследователи, не говоря уже об эпигонах, предпочли обойти вниманием эту речь. Признание произнесения ее Гермогеном означало бы, что ему не пришлось совершать долгий путь из Казани в столицу, но он по каким-то причинам уклонился и от участия в московском кровопролитии, и от открытия мощей то ли убитого, то ли самоубившегося сына Ивана Грозного, то ли безвестного мальчика, чья смерть прикрывала чудесное спасение истинного царевича.
Можно понять, что бесчестному Шуйскому нужен был для «утишения» государства незапятнанный и энергичный архипастырь, а положение Церкви было столь плачевно, что выбирать было почти что не из кого. Но почему царь Василий думал, что после его венчания Гермоген станет более сговорчивым, почему оставил свои сомнения и решился на его патриаршее поставление? Это очевидно.
Даже критичный Костомаров, утверждавший, что Гермоген был удобен Шуйскому постольку, поскольку «отличался в противоположность прежнему патриарху фанатическою ненавистью ко всему иноверному», признавал, что «для Гермогена существовало одно – святость религиозной формы» [61]. Он мог уклониться от участия в открытии мощей и прославлении сомнительного святого – но канонизированного Димитрия признал безоговорочно. Василий был более чем сомнительный кандидат на престол – однако миропомазанный царь был для Гермогена «воистину свят и праведен».
Только став царем, Шуйский мог быть абсолютно убежден, что какие бы разногласия ни разделяли их отныне с Гермогеном, тот буквально положит душу свою для защиты его престола. Что же касается «фанатической ненависти ко всему иноверному», то это – оборотная сторона образа Гермогена в ура-патриотической историографии, видевшей в Смуте одни происки иноземцев и не желавшей признавать тот факт, что иностранная интервенция была лишь следствием внутренней, гражданской войны.
Глава вторая
МЕЖДУ ЦАРЕМ И НАРОДОМ
1. Восстание Болотникова
В первый период своего патриаршества, при царе Василии, Гермогену вообще было не до иноверцев. Едва он освоился в патриарших палатах близ Успенского собора, как пришлось посылать духовенство в районы, восставшие против власти Шуйского. С польским королем царь мог поладить – тот и так с неудовольствием смотрел на сближение польской, и особенно литовской, шляхты с Москвой при Лжедмитрии и втайне злорадствовал после ее избиения и пленения в России. Однако «всенародство», поставившее на престол «царя Дмитрия Ивановича», не потерпело, чтобы его знамя было втоптано в грязь стареньким подслеповатым узурпатором.
Крестьяне, закрепощенные при Иване Грозном, холопы, восстание которых было разгромлено Борисом Годуновым, казачество, по большей части состоявшее из людей, вынужденных бежать из Центральной России, обнищавшее дворянство и даже аристократы, не столь резво, как их собратья, менявшие свои убеждения, – огромные массы людей просто отказывались верить в смерть «царя Дмитрия Ивановича».
Поверить – означало признать себя рабами московских властей, и даже не властей – кучки лукавых заговорщиков, взявших на себя наглость решать за всю Россию. В самой Москве 15 июня случились народные волнения; их подавили, но по улицам продолжали появляться листовки с пророчеством возвращения Дмитрия и наказания изменников к Новому году, 1 сентября.
Нужен был только вождь – и волнения вылились в мощное народное восстание, подкрепленное бунтами в разных городах и весях. Духовенство было в смятении – многие, особенно приходские священники, благословляли единодушную с ними паству и даже шли в ополчение; многие колебались, видя целые города и уезды от юго-западной украйны до Астрахани, окрестностей Нижнего и Вятки поднимающимися на борьбу, часто вместе с законными воеводами; кто-то просто отсиживался.
Митрополита Крутицкого Пафнутия с духовенством, направленных Гермогеном для утишения северских земель, не приняли в восставших городах. Посланные патриархом священники оказались бессильны даже в царском войске, отступавшем и разбегавшемся под ударами бывшего холопа Ивана Исаевича Болотникова, ставшего выдающимся полководцем народной армии. Местное духовенство не удержало, а может, и не думало удерживать Истому Пашкова, поднявшего дворянское ополчение в Туле, Веневе и Кашире, Григория Сунбулова и Прокофия Ляпунова, устремившихся на помощь Болотникову с рязанским дворянством.
Один-единственный из епархиальных архиереев – архиепископ Феоктист – с помощью духовенства, приказных и собственных дворян сумел подвигнуть жителей Твери стоять за крестное целование царю Василию. Это ли не показатель состояния священства в начале патриаршества Гермогена? Стойкость Феоктиста неоспорима, что же касается успеха его проповеди, то, отбивая от города небольшой отряд болотниковцев, тверичи, вполне вероятно, более заботились о своих домах и пожитках, нежели о верности пастырю.
Гермоген отнюдь не был таким твердолобым догматиком, как изображают его панегиристы. Он немедленно учел опыт Феоктиста при обороне Москвы, на которую уже надвигались армии повстанцев. Царь трепетал, знать готовилась бежать, войско было деморализовано, когда Гермоген 14 октября 1606 года призвал москвичей в Успенский собор и напугал «видением», как разгневанный Бог предаст их поголовно «кровоядцам и немилостивым разбойникам». Так уж повелось, что в Успенский собор собирались те, кому было что терять при разграблении столицы и кто мог сделать многое для ее обороны: известно, что только собственники, спасающие свое «добро», могут сравняться храбростью и предприимчивостью с покушающейся на него голытьбой. Для закрепления впечатления от обрисованной перспективы Гермоген объявил всенародный шестидневный пост с непрестанной молитвой о законном царе и прекращении «межусобной брани».
Познакомившись с листовками, засылавшимися восставшими в осажденную Москву, патриарх счел своим долгом доказать пастве, что речь идет не о восстановлении на троне «царя Дмитрия», а о революции. Сатанинское отродье Лжедмитрий, утверждал Гермоген, убит, а выступающие от его имени «отступили от Бога и от православной веры и повинулись Сатане», неся стране «конечную беду, и срам, и погибель».
Чего хотят восставшие? Они призывают холопов убивать своих господ и отбирать их жен, поместья и вотчины, предлагают голытьбе убивать и грабить купцов, обещают победителям боярские, воеводские, дьяческие и иные чины. Речь идет об уничтожении господствующих сословий, переделе имущества и власти между самыми низкими социальными элементами.
Столь ясная постановка вопроса в немалой степени прекратила колебания верхов посада Москвы и иных городов, куда Гермоген рассылал свои грамоты, повелевая духовенству размножать их и читать прихожанам «не по один день». Царские войска, местные воеводы и служилые люди уяснили, что война идет не на шутку, что под удар поставлено то общество, в котором они занимали хорошее или плохое, но далеко не последнее место.
60
Галахов А. Историческая хрестоматия церковнославянского и русского языка. М., 1848. Т. 1. С. 364-366, 370-375.
61
Костомаров Н. И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. М., 1990. Кн. 1. С. 669, 694.