По левую руку у меня лежала открытая газета Los Angeles Times, по правую – книги пророков Даниила, Иезекииля или Откровение. Кто все-таки антихрист – аятолла Хомейни или Генри Киссинджер?
Там, в интенсивной терапии, полными ужаса днями и бессонными ночами, то вышагивая туда-сюда по холодным стерильным коридорам, то сидя на жестком пластиковом стуле в приемной и слушая стоны и молитвы других скорбящих, я преклонил колено и опустил голову в молитве, прося Бога исцелить сломанную спину Морин. С такой глубокой искренностью я еще никогда не молился. Я умолял Бога ради Морин закрыть глаза на мои сомнения. Я выражал готовность отказаться от всякого неверия. В то время и в том месте я снова стал верующим. Я верил потому, что хотел верить: если во вселенной есть хоть какая-нибудь справедливость, то этот нежный, любящий, умный, ответственный, преданный и заботливый дух ничем не заслужил, чтобы его поместили в искореженное тело. Справедливый и любящий Бог, обладающий силой исцелять, наверняка вылечил бы Морин. Но он этого не сделал. И теперь я убежден: не сделал не потому, что «пути Господни неисповедимы» или «у него для Морин особый замысел» (до тошноты банальные утешения, которые верующие порой предлагают в трудные минуты мучений, в итоге оказывающихся напрасными), а просто потому, что Бога нет.
Безбожные нравственные ценности
Если окажется, что я ошибся и что Бог есть, и что этот иудео-христианский Бог обращает внимание скорее на веру, чем на поведение, тогда я предпочел бы провести вечность не с ним, а с радостью отправился бы туда, где скорее всего окажутся мои родные, друзья и коллеги, поскольку большинство высших ценностей у нас общие.
Независимо от того, есть Бог или нет, принципы, которых я придерживаюсь и которыми стараюсь руководствоваться в жизни, остаются прежними. В философии это явление называется «дилемма Евтифрона», впервые ее изложил 2500 лет назад греческий философ Платон в диалоге «Евтифрон». Герой Платона, Сократ, задает юноше Евтифрону следующий вопрос: «Подумай вот о чем: благочестивое любимо богами потому, что оно благочестиво, или оно благочестиво потому, что его любят боги?» Иначе говоря, мы расцениваем те или иные поступки как благочестивые потому, что богам нравятся эти поступки, или же богам нравятся эти поступки из-за присущего им благочестия? В современном монотеизме эта дилемма формулируется так же, как в политеизме древних греков: Бог принимает нравственные принципы, возникшие естественным образом и внешние по отношению к нему потому, что они целесообразны («благочестивы»), или эти нравственные принципы целесообразны только потому, что Бог называет их таковыми?[18]
Если нравственные принципы имеют ценность только потому, что мы верим в то, что их создал Бог, тогда в чем же заключается их ценность, если Бога нет? К примеру, принцип честности и откровенности в общении людей – основа доверия, насущно необходимая в человеческих отношениях; это верно независимо от того, придает ли значение этому принципу источник, находящийся за пределами нашего мира. Действительно ли нужен Бог, чтобы убедить нас, что убийство – это плохо? Почему нарушать обещания безнравственно, ведь потому же, что это разрушает доверие между людьми, а не потому, что безнравственными подобные поступки объявил творец вселенной? Таким образом, большинство принципов (а также моих политических, экономических и социальных взглядов), которые я приобрел, изучая свои убеждения, разделяют мои консервативные друзья и коллеги, в том числе и теисты. Следовательно, я не соответствую традиционным представлениям о либерале или консерваторе. К этой части моего путешествия веры мы и обратимся далее.
18
См. П. Эдвардс, «Сократ» в «Энциклопедии философии» (P. Edwards, “Socrates”, in