— Совсем как на учении: направо, налево кругом, марш! Стой! Не надо было даже трудиться желать того или другого: король, вельможи и духовенство избавляли нас от этого труда, желая за нас… И такой-то порядок вещей изменили! Безвозвратно изменили!
— Не надо отчаиваться, мой милый Лебрен.
— Да услышит вас Бог! — произнес торговец, вставая и кланяясь. — Мое почтение, сударь!
— Итак, до воскресенья на карусели, мой милый. Вы придете всей семьей. Это решено?.
— Непременно, сударь, непременно. Моя дочь не пропустит такой праздник… Тем более что она будет королевой… королевой…
— Королевой красоты, мой милый. Не я, а сама природа предназначила ей эту роль.
— С вашего позволения, сударь…
— В чем дело?
— Я передам дочери от вашего имени то, что вы о ней сейчас говорили.
— Даже прошу вас об этом. Впрочем, я сам зайду к вам запросто, чтобы напомнить о приглашении дорогой госпоже Лебрен и ее прелестной дочери.
— Ах, сударь, бедняжки будут так польщены вашей добротой! О себе я уж и не говорю. Если бы мне дали орден Почетного легиона, я и тогда не чувствовал бы себя таким гордым.
— Добряк Лебрен, да вы прелесть что такое!
— Ваш покорный слуга, сударь, — сказал торговец, уходя из комнаты.
Но в дверях он остановился, почесал себя за ухом и снова вернулся к Плуернелю.
— В чем дело? — спросил граф, удивленный его возвращением.
— В том, что мне пришла в голову одна мысль… Прошу извинить за смелость…
— Черт возьми! Почему же вам не могут приходить мысли, как и всякому другому?
— Оно правда, сударь, иногда и у маленьких людей, как и у великих, в голове забродит, как выражается Мольер.
— Мольер? Вы читали Мольера? Впрочем, я заметил уже, что вы иногда выражаетесь старинным языком.
— И вот почему, сударь, когда вы говорили со мной, подобно тому как Дон Жуан с Диманшем или Дорант с Журденом…
— Что это значит? — вскричал Плуернель, удивляясь все более и начиная подозревать, что торговец не такой простак, каким прикидывался.
— …тогда, — продолжал Лебрен со своим лукавым простодушием, — и я, в свою очередь, заговорил языком Диманша и Журдена. Прошу извинить за смелость. Что же касается мысли, которая пришла мне в голову, так, видите ли, по моему неразумию мне показалось, что вы будете не прочь взять мою дочь себе в любовницы.
— Как! — вскричал граф, совершенно теряясь от такого неожиданного поворота дела. — Я не понимаю, что вы хотите этим сказать.
— Видите ли, сударь, я простой человек и говорю вам: по моему неразумию…
— Но вы с ума сошли! Вы не понимаете, что говорите!
— Правда? Вы находите? Я сказал себе, следуя за ходом моих неразумных мыслей, сударь… Я сказал себе: я честный торговец с улицы Сен-Дени, я продаю полотна, у меня красивая дочь. Знатный молодой господин увидел мою дочь, она ему понравилась, и вот он делает мне выгодный заказ, да в придачу еще предлагает и услуги, и под этим предлогом устраивает карусель ради прекрасных глаз моей дочери, приходит к нам частенько, разыгрывая роль доброго принца, с единственной целью в конце концов соблазнить мою дочь. Но теперь я вижу, что ошибся, и очень рад этому. Потому что иначе я вынужден был бы сказать вам самым смиренным и почтительнейшим образом, какой единственно и подобает такому маленькому человечку, как я: прошу извинить за смелость, мой знатный господин, но уж теперь не соблазняют таким образом дочерей добрых буржуа! Вот уж пятьдесят лет, как это не делается. Буржуа с улицы Сен-Дени могут не опасаться более королевских приказов об аресте и Бастилии, как в прежнее время. И если господин маркиз или господин герцог вздумает отнестись без уважения к ним или к их семействам, то буржуа с улицы Сен-Дени могут и посбить с них спесь, прошу извинить за смелость.
— Черт возьми! — вскричал полковник, едва сдерживая себя и бледнея от ярости. — Что это, угроза?
— Нет, сударь, — сказал Лебрен, переходя с иронически-простодушного тона на сдержанный и полный достоинства. — Нет, это не угроза, а… урок!
— Урок! Урок — мне!
— Сударь! Несмотря на слабости и предрассудки вашего класса общества, в вас есть чувство чести. Поклянитесь же честным словом, что, делая мне ваши предложения, вы не имели намерения соблазнить мою дочь. Поклянитесь в этом, и я возьму назад все, что сказал!
Плуернель покраснел, опустил глаза перед пристальным взглядом торговца и не произнес ни слова.
— Да, — проговорил с горечью Лебрен, — они неисправимы. Они ничего не забыли, ничему не научились за это время. Мы для них по-прежнему побежденные, рабы, низшая раса.