Под таким чудовищным обвинением Миртиль покачнулась. Она догадывалась, что ее, даже невиновную, ожидает. Подобное обвинение означало смерть, самую страшную из смертей, в муках и огне!
Обезумев от ужаса, она сложила вместе руки, подняла на этого мрачного господина свои чистые, цвета небесной лазури, глаза и голосом слабым, похожим на звук, который издает загнанная самка оленя, прошептала:
– О, сударь, что я вам сделала?
Вопрос этот был таким неожиданным и мучительным, в нем было столько предчувствия страшной правды, что, пораженный прямо в сердце, Валуа не нашел в себе сил ей ответить. Он молчал, растерянно глядя себе под ноги, а в голове вертелось:
«Невозможно! Чудовищно! Необходимо ее спасти!»
Мы говорим, что так он думал. Но это было так расплывчато, неопределенно – все то, что он понимал, испытывая головокружение от одной мысли о том, что придется передать это дитя палачу. Он больше не желал смерти этой девушки. Теперь он всей душой хотел, чтобы она жила!
Не отдавая себе отчета в том, что делает, граф подошел к окну, прошептав:
– Она может бежать через него… послушай, девочка, я…
– Монсеньор! Монсеньор! – раздался голос из-за стены. – Я нашел ее, эту колдовскую мерзость! Колдунья прятала ее в кропильнице, под образом Девы Марии!
В гостиную, размахивая восковой фигуркой, ворвался командир лучников!
В то же время в комнату с шумом, с ужасной бранью вбежали солдаты, и уже в следующий миг Миртиль была окружена, схвачена, уведена…
Вне себя от страха – не перед арестом Миртиль, но перед тем, что подсказывало ему его сердце, – граф шел позади своих солдат, безмолвный, задумчивый.
Спустя несколько минут Миртиль, грубо подталкиваемая неистовыми лучниками, уже вступала на подъемный мост у Тампля…
Печальная улыбка пробежала по ее устам.
– Неспроста тень этой башни так леденила мне душу!.. – печально прошептала девушка.
Между Валуа и управляющим крепости тамплиеров, превращенной Филиппом Красивым в тюрьму, состоялся очень короткий разговор.
После чего граф де Валуа занял свое место в седле и медленно, то и дело останавливаясь, снедаемый тяжелыми мыслями, вернулся в Лувр.
Миртиль же схватили двое тюремщиков, которые, не переставая креститься, подвели колдунью к лестнице, что уходила в недра земли. Полумертвую от страха девушку столкнули вниз, поспешно заперев за ней железную решетку.
Погруженная в безмолвную тьму, подобную тьме, скрытой внутри савана, Миртиль осталась одна…
В тяжелой, давящей тишине через правильные интервалы слышался глухой шум: то были капли воды, которые выступали на потолке и падали в большую лужу на полу камеры. В глубине этого мрака бледным светом сверкали крошечные точечки: то была плесень, покрывавшая стены могилы…
VIII. Нельская башня
Готье д’Онэ хоть и имел замашки фанфарона, был более благоразумен, чем его брат. Мы не говорим, что менее отважен. Филипп же обладал тем мужеством, которое отказывается вести переговоры с опасностью. В том умонастроении, в коем он находился – а сердце его было преисполнено неисцелимой любви – он жадно искал возможности отличиться. Именно ему пришла в голову мысль о том, чтобы бросить вызов Мариньи.
Готье, будучи бонвиваном, обожая жизнь, которая, в силу того что он не был обременен никакими сентиментальными обязательствами, казалась ему весьма приятной, желал прожить триста лет, при условии, что он всегда будет здоров и всегда сможет находить достойные его кабачки; словом, младший из братьев любил здоровый стол, умел считаться с опасностью и находил неуместными возможности бессмысленно подставляться под удары.
Вот почему после того как ушел человек, назначивший им встречу у Нельской башни, Готье методично закрыл и запер на висячий замок дверь, а затем промолвил:
– Мы не пойдем. Это ловушка, устроенная Мариньи. Но ловушка, слишком топорно слаженная. Он что, за дураков нас держит? Это унизительно. И я ему это припомню.
– Мы пойдем, – сказал Филипп.
– Дьявол!.. Но объясни мне, почему мы должны позволить расквасить наши физиономии сбирам, которых Мариньи не преминет подослать к Нельской башне? То, что ты горишь желанием умереть, мне весьма понятно, – ведь ты любишь королеву, эту проклятую королеву! Но я, брат, люблю двух принцесс, и черт меня побери, если я не разделю свою любовь хотя бы с одной из них. Поэтому, я не вижу…
– Мы не обнаружим там никаких сбиров, – прервал его Филипп. – Если бы Мариньи прознал про наше присутствие в этом особняке, то вместо того, чтобы расставлять для нас западню, он бы просто-напросто прислал сюда с дюжину лучников, и мы бы уже были на дне какого-нибудь оврага.