– Что вы хотели мне сказать? – спросила она тоном высокомерной холодности.
И так как Филипп – сердце его стучало, в мозгу роились десятки мыслей – молчал, она продолжала:
– Та, которую я зову своей сестрой Пасифеей, та, которая вас приметила, та, которая призналась вам в зародившейся в ней страсти, та, наконец, которой вы нанесли смертельное оскорбление, принадлежит к высокой буржуазии, сеньор Филипп. Она могла бы отомстить за ваше презрение. Но эта подруга, у которой сердце гораздо чище, чем вам кажется, эта подруга, которая, как и я, позволила себе минутное безумство и распутство, не способна на месть. Она – само воплощение доброты, так что можете говорить без боязни. Что вы хотели сказать?
– То, сударыня, что я несчастный человек, который уже не принадлежит самому себе; что одна безрассудная страсть, безумие моих дней, тревога моих ночей, исступление моих снов, ведет меня по жизни, словно лишенное души тело; что ни один из моих взглядов, ни одна из моих мыслей, ни единая частица моего сердца, даже пожелай я того, не дойдут ни до одной другой женщины.
Он прервался, сделав неистовый жест; незнакомка смотрела на него с некоторым удивлением, словно, казалось, не верила, что подобная любовь возможна.
– Так вы любите? – спросила она уже более мягким голосом.
– Да, сударыня! – отвечал Филипп с каким-то отчаянием.
– А ваш друг Буридан… который не соизволил прийти, он тоже любит?..
– Буридан, сударыня? Будь он здесь, он бы ответил вам сам, я же не владею секретами его сердца, – сказал Филипп, кланяясь.
– Очень хорошо; в дружбе вы так же верны, как и в любви. Можно ли на вас за это сердиться? Должна сказать, что я завидую тем, кто имеет счастье принадлежать к вашим друзьям, и той, которую вы удостоили своей любовью.
Перед ледяной иронией незнакомки и так уже бледный Филипп побледнел еще больше и покачал головой. Отчаяние рвалось на уста. Как все искренние влюбленные, которые страдают, он испытывал огромную необходимость в утешении, в жалобе, смягчающей боль, в слезе, освежающей сердце.
– Сударыня, – промолвил он глухо, – я не знаю, стоит ли завидовать той, которую я люблю, но точно знаю, что меня можно лишь пожалеть.
– Стало быть, она вас не любит? – воскликнула дама в маске с тем острым любопытством, что заставляет женщин интересоваться любовными историями и в них вмешиваться.
– Она меня никогда не видела, – произнес Филипп мрачным голосом, – или же, если вдруг, случайно, ее взгляд и падал на меня, то лишь мимолетно и с полным безразличием, подобно пылинке, коей я в ее глазах и являюсь.
– О! О! Так она весьма знатная дама?
– Да… знатная!..
– И, вероятно, состоит при дворе?
– Да, сударыня, состоит.
– Право же, я не могу спрашивать у вас ее имя… и однако же… простите меня, сударь, мною движет отнюдь не любопытство… я вижу, как вы страдаете… О! Я никогда еще не видела в глазах мужчин слез, которые вижу в ваших!..
– Так и есть, сударыня, – Филипп уже не сдерживал рыданий, – я плачу… и благословляю эту жалость, от которой, пусть и на мгновение, дрогнул ваш голос… Я плачу, сударыня, потому что та, которую я люблю, недостижима для моей любви…
– Она супруга какого-нибудь высокопоставленного графа или барона, вероятно?
– Я обожаю ее, – продолжал вдохновленный порывом своей страсти Филипп, – как обожают никогда не достижимую химеру, иллюзию, более похожую на божественный сон, чем на земную реальность! Я плачу потому, что если она бесконечно чиста, то она столь же любима, столь же почитаема огромными толпами людей, как любая из святых!
– О! – затрепетала незнакомка. – Эти страстные слова разрывают мне душу!
– Я плачу наконец, – пробормотал Филипп, – потому, что она стоит так высоко надо мною, над всеми самыми гордыми баронами, самыми высокопоставленными принцами, что из глубины сумерек, в которых томится моя любовь, я едва осмеливаюсь поднять на нее глаза, словно на звезду, далекую и недостижимую!
Незнакомка резко вскочила на ноги; грудь ее пришла в волнение, и она прошептала:
– Во Франции есть только одна женщина, о которой можно сказать подобное!
Филипп припал на колено и с трепетом, подобным тому, с которыми верующие говорят о Боге, прошептал:
– Маргарита!..
– Королева!..
– Да!.. Королева!..
Незнакомка издала страшный, необъяснимый крик, крик, в котором были радость, гордость, невыразимое удивление, горькое сожаление и, возможно, глубокая жалость…