Резким рывком он высвободился, отпрянул – ошалевший, обезумевший от страданий и отчаяния, что клокотали в нем.
Не быть любимым королевой, любить ее на расстоянии, безнадежно – это был ад…
Видеть, что королева поступает как развратница, говорит как развратница, ощущать, как увядает в нем этот цветок восхищения, рассеивается этот сон бесконечной чистоты, – это было хуже, чем ад: это была боль мужчины, острая и мучительная!
– Как! – прохрипела Маргарита. – Ты меня отвергаешь? Но ты же говорил, что любишь меня? Твои слова все еще трепещут в глубине моего сердца! Так вот: я тоже тебя люблю! Пусть всего лишь на час, но люблю, и я твоя!..
– Несчастный! – простонал Филипп, задыхаясь от подступивших слез. Он отступил.
Яростно зарычав, словно раненая тигрица, Маргарита тоже, в свою очередь, попятилась.
Взгляд, который бросил на нее Филипп д’Онэ, был ужасен, – именно так в библейских легендах проклятые смотрят на навсегда закрывающиеся перед ними небеса…
Без единого слова, без единого жеста, молодой человек направился к двери, которую распахнул настежь…
В этот момент Маргарита Бургундская ринулась к гонгу, что висел в углу этой комнаты, схватила молоточек и неистово заколотила…
Бронзовый гонг разразился мрачными звуками, которые медленными волнами разошлись по всей Нельской башне, сотрясая ее от основания до самого верха!
При этом продолжительном шуме, вызвавшим в башне длинное мрачное эхо, на четвертом этаже, то есть над залом для пиршеств, раздались поспешные, глухие шаги, и в тот момент, когда Филипп д’Онэ, не отдавая себе отчета, что он творит и где находится, позабыв о брате, начал спускаться по лестнице, на него набросились сзади, обезоружили, скрутили за спиной руки. Шестеро здоровых молодцов поволокли его на верхний этаж донжона.
Защищаться Филипп даже и не думал; в ту секунду, когда на него напали, он ощутил некую мрачную радость и прокричал:
– Будь благословенна, о смерть, высшее избавление! Будьте благословенны и вы, явившиеся меня убить…
– Будьте покойны, мессир д’Онэ, – с усмешкой произнес чей-то голос, – все произойдет безболезненно и так быстро, как только можно желать. Но прежде, признаюсь, гости Нельской башни меня никогда не благословляли!
И когда говоривший склонился над Филиппом, тот узнал беспокойное лицо, впалые щеки, ироничные глаза и гримасничающую улыбку Страгильдо.
– Гости Нельской башни… – в изумлении прошептал молодой человек.
– Хе!.. Если не ошибаюсь, вы уже семнадцатый! А ваш благородный брат станет восемнадцатым. Право же, прекрасное число, которое делает мне честь, так как… Эй! Да этот достойный сеньор меня уже не слышит… Оттащите-ка его в угол и подготовьте все, что нужно!
Дальнейшего Филипп вынести уже не мог; потрясенный таким количеством событий, юноша провалился в небытие.
В тот самый момент, когда схватили Филиппа д’Онэ, вторая шайка из восьми или десяти вооруженных кинжалами мужчин, ворвалась в зал для пиршеств.
Готье сидел за столом между двумя принцессами. Откинувшись на спинку кресла, – лицо пунцовое, глаза то и дело моргают, язык заплетается, – он бормотал нечто такое, от чего обе женщины хохотали до упаду, не забывая подливать ему вина для еще большего возбуждения…
При зловещих звуках гонга они вскочили – испуганные, трепещущие… так как оргия еще только начиналась, или скорее даже не успела начаться, и до назначенного часа, ужасного часа, когда гости Нельской башни попадали в руки Страгильдо, было еще далеко.
– Что это? – проворчал Готье. – Идите-ка ко мне, мои козочки! Хо-хо! – добавил он со смехом, от которого задрожали стоявшие на столе хрустальные, в золотых оправах бокалы, – кто эти люди?.. А, вероятно, пришли помочь нам расправиться с этими достойнейшими запасами вина! Подходите, милейшие, выпейте с нами! Сам Готье д’Онэ вас приглашает, черт возьми, и сейчас мы…
Ничего больше он сказать не успел, так как один из вошедших схватил его за горло и сунул в рот кляп. Наполовину протрезвевший, Готье потянулся за кинжалом, но тот у него уже отняли; попытался встать, но тотчас же упал, руки и ноги у него моментально оказались связанными…
Растерянно оглядевшись, он увидел, что те, кого звали Талия и Пасифея, уже исчезли из зала…
И тогда им овладел неумолимый, всепоглащающий страх…
Опьянение рассеялось, как дым при дуновении ураганного ветра.
И в эту ужасную минуту, когда он ощутил, как его приподнимают и куда-то несут, он понял, почему никто больше никогда не видел ни одного из тех, кто входил в Нельскую башню!