Афанасьева отошла от неё к пустой раме, из которой, словно хищные зубы, торчали острые осколки. Она их внимательно, по-хозяйски, оглядывала, некоторые, чем-то привлекавшие её внимание, осторожно вытаскивала и складывала аккуратной стопкой.
Дарья подскочила. Голова кружилась. От нестерпимой вони тошнило.
– Афанасьева, как ты могла? – Закричала. Машка только хихикнула. – Чего ты ржёшь?!
Подруга коротко на неё глянула сквозь зияющую пустотой деревянную раму, наклонила голову, неуклюже, по-кукольному, положив её на плечо:
– Ты лучше не обо мне думай, а о себе. Ведь ты сейчас умрёшь.
Дарья поправила очки. Трещина на стекле мешала ориентироваться, разделяя пространство неловкой тёмной полосой.
– С чего бы это? Или ты меня решила убить? – Дарья расправила плечи.
И одним молниеносным выпадом она схватила Афанасьеву за рукав, встряхнула и резко потянула к себе.
Тщедушная, никогда не отличавшаяся спортивными достижениями Афанасьева, легко подалась вперёд, и, вывернув локоть, резко обрушила его на Дарью, точно ударив по запястью. Та вскрикнула и разжала пальцы.
От неожиданности Синицына качнулась и с визгом повалилась на усыпанный зеркальной крошкой пол. Мария не дала ей упасть. С ловкостью кошки она перехватила подругу за плечи, одним мощным движением подняв с пола и приблизив к себе испуганное лицо:
– Не смей… Не смей ко мне прикасаться, – шипела она.
Находясь так близко от неё, Дарья чувствовала её тяжёлое дыхание, непривычно едкий запах пота, видела расширенные зрачки, тёмные и ничего не выражающие. Неведомая прежде решимость накрыла её волной. Руки перестали дрожать, сердце – судорожно, из последних сил биться. Она прошептала:
– Ошибаешься. Это ты сейчас сдохнешь, как собака.
Дарья оттолкнула от себя хищно улыбавшуюся Афанасьеву, не спуская с неё настороженных глаз, сделала шаг назад. Та скривилась.
Дарья медленно, выверяя каждое движение, наклонилась, подняла с ковра длинный, словно нож, острый осколок зеркала. Удобнее перехватив его, она направила остриё на подругу. Страх прошёл. Осталась неистовая, шальная ярость.
– Я для тебя всегда была никем. Ещё бы! Рядом с такой умницей и красавицей, как ты, должна быть страшненькая и недалёкая подруга, чтобы оттенять твои прелести, – шипела она, подходя ближе к Афанасьевой. – Я не имела право иметь своё мнение. Я всегда должна была подстраиваться под тебя: когда Машеньке вздумается выйти из дома, когда она соизволит явиться. Всё только так, как хочешь ТЫ! Тебя никогда не было рядом, когда ты мне была нужна! Ни разу… НИ РАЗУ за все семь лет в музыкальной школе, ты не была на моём экзамене, концерте, конкурсе, как бы важен он не был для меня. Всё время идиотские отговорки – мама заболела, брат в больнице, уехала в отпуск… Никогда тебе не было интересно, что со мной! О чём я думаю! О чём мечтаю! Один – единственный раз я рассказала тебе о том, что мне нравится Истомин, ты и здесь поспешила напакостить! – она исступлённо шептала, как проклятие, захлёбываясь собственной ненавистью и обидой, а подруга холодно, не мигая, смотрела на неё.
Дарья наслаждалась внезапно возникшей силой в руках, уверенностью в себе и непогрешимости. Она права во всём! Афанасьева даже не спорит. Даже не защищается.
– И сейчас я тебя убью… И ты знаешь, что я имею право!
Мария медленно покачала головой, презрительно и самоуверенно ухмыляясь. Тонкая сетка сизых трещин очертила тонкий подбородок.
– Попробуй.
Рядом с Афанасьевой, нагло скалясь, встал Истомин, а из-за его спины проявилось ещё несколько силуэтов: безразличные фарфоровые лица с пустыми глазницами – её школьные учителя, педагоги по музыке, сольфеджио, одноклассники, соседи, знакомые.
– Ты – ничтожество, – шептали они неживыми губами.
– Тебя никто не любит…
– Ты никому не нужна…
– Никому не интересно то, что с тобой происходит…
– Ты – бездарность. Тебе только в переходе милостыню собирать.
– Ты страшная очкастая дура, отдавшаяся в вонючем туалете первому встречному, – процедил Истомин, вбивая каждое слово, словно гвоздь в крышку гроба, и сплюнул ей под ноги.
Дарья дрожала перед чёрной, надвигавшейся на неё, толпой, зыбко озираясь и ловя всё новые проклятия.
Отступая шаг за шагом, съёживаясь под их равнодушными, презрительными взглядами, эхом повторявшими её страхи. Прижимая к себе длинный острый осколок, она оказалась, наконец, перед громоздким трюмо, с которого и началась эта история.