В Альм-Хауз попадают для того, чтоб страдать. Затем рассеянный доктор проходит между белыми койками и, указывая сегодня на одну, завтра на другую, говорит:
— Все.
После этого является священник и молится. Деревянный белый гроб — последняя рубашка, как говорят американцы — укрывает труп. Глина довершает дело.
Зима, шесть часов утра, еще темно…
Вот со стороны города, под дождем и по грязи, медленно направляются к этому мрачному месту два человека.
Не доходя до Альм-Хауза, они расходятся.
Одна из фигур приближается к кладбищу.
Это женщина. Она одета в черное. Лицо прикрыто вуалью. Она с трудом пробирается вперед, часто скользя по выбоинам, но идет прямо, не сворачивая, видимо, хорошо зная дорогу.
Она вступает в пределы Поттерфильда и уверенно направляется к одной из могил.
Здесь она поднимает вуаль, скрещивает руки, преклоняет колени и молится.
Она конвульсивно вздрагивает всем телом. Она плачет.
О ком?
Эта женщина молода. Под крепом, покрывающим ее лицо, видны локоны восхитительных светлых волос. Когда же она поднимает глаза к небу, как бы прощаясь с существом, которого уже нет на свете, открывается ее лицо, озаренное красотой и нежностью.
Она плачет. Она целует своими свежими и молодыми губами эту мокрую землю, в которой вязнут ее колени…
Затем, сделав усилие, она встает и быстро удаляется не обернувшись назад…
Мужчина идет к ней навстречу.
— Нетти, дорогая Нетти, — воскликнул он, взяв ее руку, — как я корю себя за то, что уступил вашему желанию, особенно в такой дождь и при вашем слабом здоровье…
Перед ней стоит молодой человек двадцати пяти лет, блондин, с почти женским лицом. Его голубые глаза смотрят с невыразимой любовью на дрожащую молодую девушку.
Она не отвечает.
Оба спешат возвратиться в город. Но Нетти все еще плачет, и слезы катятся по ее щекам, как крупный жемчуг.
— Извините меня, друг мой, — тихо говорит она наконец. — Но зачем же вы решили сопровождать меня? Ведь это такая грустная прогулка… Я совершаю ее не в первый раз. Я часто хожу сюда… И как часто! Если б вы только знали!
— Но почему вы не хотите сказать мне всю правду? Я уже давно понял, что вас не покидает глубокая скорбь… Почему же вы скрываете ее? Разве я вам не друг?
— Эдмонд, я не знаю сердца более преданного, более благородного, чем ваше… Но пока я не могу ответить на ваши вопросы ничего, кроме того, что говорила раньше… Вы когда-нибудь все узнаете… Пока еще не пришла пора — позвольте мне молчать… Та, которая покоится там, — моя мать. Она вынесла все пытки, которые разрывают сердце и убивают тело… Она умерла в глубоком отчаянии. Та ночь была ужасна, я никогда не забуду ее, она не изгладится из моей памяти… Мама завещала мне дело, которое я должна и хочу завершить. Когда я выполню ее волю, тогда в расскажу… А пока не спрашивайте ни о чем…
Весь оставшийся путь оба молчали.
Город уже просыпался. Рассвет, серый и белесоватый, подчеркивал бледность фасадов мраморных домов.
Они миновали Центральный парк.
На углу площади Святого Марка и Первой авеню оба остановились у скромного домика.
Через минуту дверь распахнулась — и толстая женщина с веселым лицом вскричала, увидев Нетти:
— Наконец-то! Дорогое дитя мое! Я так беспокоилась! Скорее, скорее! Чай ждет вас… и с такими хорошенькими гренками, каких вы еще не грызли никогда вашими зубками…
Затем она повернулась к Эдмонду.
— А вы, мой ученый доктор, совсем замерзли и раскисли… Погрейтесь у огня и все пройдет!
Славная мадам Симонс, содержательница крошечного кафе, деятельная, бойкая и непоседливая, потащила Нетти и гостиную. Девушка опустилась в кресло возле камина…
— А вы все будете стоять и рассматривать ее? — воскликнула опять мадам Симонс, обращаясь к Эдмонду. — Ну да, она хорошенькая, да, она прелестная. Это бесспорно… Но это не мешает чаю остывать! Ну-ка, доктор, накроем на стол…
Она по-особенному произнесла слово «доктор», делая сильное ударение на последнем слоге.
— Сегодня… — продолжала она, расстилая пухлыми руками коричневую с белыми цветами скатерть, — сегодня нашей дорогой Нетти надо запастись мужеством, сегодня день Совета в Академии… Будут обсуждать ее картину, ее творение… Знаете, я держу пари… что ей дадут пять тысяч долларов… Хотите держать пари, доктор?
И, говоря это, она ставила на стол чашки, блюдца и чайник, из носика которого вырывались струйки белого пара.