Он свирепо осклабился и вышел.
Лязгнул засов.
Майкл и Джимми остались одни…
В этот день им не принесли ни пищи, ни воды.
То же самое повторилось на второй день, на третий…
Сначала братья колотили в дверь, кричали, звали, проклинали… Потом они успокоились, приняв твердое решение не унижаться больше до слез и проклятий, а встретить свою судьбу с достоинством порядочных людей. И – странное дело – после этого решения голод и жажда будто отступили перед мужественной решимостью этих рано повзрослевших детей.
Утром четвертого дня дверь их темницы распахнулась.
– Ну как? – спросил Кломп. – Вы подумали о своем поведении? О, какие вы хмурые! Вы, верно, сердитесь на дядюшку Кломпа… Зря! Посудите сами: кто назвал бы меня умным человеком, если бы я ни с того ни с сего стал бы кормить первых встречных бездельников?
Юноши молчали.
– Дик! – заорал Кломп. – Приготовь им поесть!
Осознали ли братья всю бесполезность сопротивления или голод сломил их порядочность, но Кломп с удовлетворением отметил резкую перемену в их поведении.
Они охотно посещали уроки преступной школы и даже проявили незаурядные способности.
– Право, – восклицал Кломп, – я никогда не мог бы подумать, что они так ловки! Какие руки! А какие пальцы! Я им даю сроку не более трех месяцев, и они превзойдут самых проворных…
Но в своей комнате братья загадочно улыбались друг другу и пожимали руки.
Но тень страдания не покидала их лица, бледные, с синевой под глазами…
Кломп поставил свой диагноз: «Жизнь взаперти убивает птенцов».
– Нужно их выпускать на воздух, – говорил ему Дик.
– Ты, возможно, прав! – отвечал Кломп. – Но нужна осторожность! А если они сбегут? Что тогда?
– Э, полно! Ты же видишь, как им нравится учеба! А как ловко они сегодня обобрали Пирсона… Прелесть!
Кломп кивнул. Вечером того же дня они вчетвером пришли в «Сады Армиды»…
– Послушайте, – сказал Кломп, – эстрада пуста… Ваши скрипки при вас, сыграйте нам что-нибудь…
В глазах братьев молнией пролетела какая-то мысль.
Они встали и направились к подмосткам.
Джимми едва слышно бросил несколько слов.
Майкл едва заметно кивнул.
Они начали играть.
Несколько одуревших голов повернулось к ним.
Их скрипки сначала возносили заунывную мольбу далеким языческим богам, а затем, все наращивая темп, выплеснули в искаженные лица слушателей бесхитростную и веселую мелодию о некой Нелли, которая непременно должна выслушать и полюбить исполнителя такой нежной песни.
Слушатели стучали в такт стаканами и кружками.
Внезапно братья спрыгнули с подмостков… и, перескакивая через столы и оторопевших пьяниц, сопровождаемые проклятьями и ругательствами, опрокидывая стаканы и кружки, достигли выхода…
– Проклятье! – ревел Кломп. – Держите их!
Настала минута невыразимого беспорядка. Все кинулись к двери, Кломп и Дик – впереди других. Всеобщая толкотня и паника были на руку братьям.
Они уже выбежали на улицу… Еще несколько шагов – и они исчезнут в лабиринте пустынных трущоб…
Раздался выстрел.
Майкл вскрикнул и упал… Джимми бросился к нему.
Эта остановка была роковой.
В одно мгновение толпа воров накрыла их. В пароксизме бешенства Кломп схватил палку с железным наконечником и начал яростно колотить несчастных юношей, лежавших на земле.
– Ах, собаки! – ревел он. – Канальи! Воры! – И продолжал бить.
Братья лежали неподвижно, залитые кровью.
– Полиция! – закричал один голос.
Обе жертвы были мгновенно унесены с места происшествия.
И когда два полисмена, прибежавшие на звук выстрела, показались в начале улицы, все было уже в порядке… Губерт-стрит была пустынна…
И только из «Садов Армиды» доносились песни, распеваемые пьяными голосами.
Глава 16
Средство не быть двоеженцем
Мы в Балтиморе.
В одной из самых отдаленных частей города, в небольшом домике, расположенном на конце мыса, живет молодая женщина, одна, с двумя чернокожими слугами. Эта женщина никогда не выходит. Редкие соседи видели ее лицо.
Это Эффи Тиллингест.
В этом строгом уединении она посвящает всю свою деятельность исполнению сокровенных желаний, отсюда она направляет борьбу, начатую в Нью-Йорке, отсюда, из своего штаба, она посылает инструкции Баму…
Вечер. Девять часов только что пробило. Эффи, полулежа на кушетке, прислушивается к шуму волн, бьющихся о берег… Она судорожно сжимает в руке лист бумаги, на котором можно было увидеть печать телеграфного управления.
– Зачем, – шепчет она, – зачем он так внезапно покидает Нью-Йорк?