– А! – произносит она. – Вернулись?
– Как видите.
– Ну, и?..
Я ввожу её в курс событий. Она фыркает, услышав об эпизоде с манекеном:
– Да ну, правда? Это, наверное, впервые покойник сыграл с вами такую шутку, а?
Я не отвечаю. Потом показываю на телефон:
– Звоните Друо 34-76 и сообщите Соне хорошую новость.
Она набирает номер. Я подношу к уху параллельную трубку.
– У телефона магазин "Наташа", – слышится на другом конце провода девичий голос, голос с акцентом. Но не русским. Парижским. Даже очень парижским.
– Я хотела бы поговорить с мадам Соней Перовской, – говорит Элен. – Это Элен.
– Не кладите трубку.
– Алло, – произносит Соня через несколько секунд, – здравствуйте, дорогая Элен.
– Здравствуйте, Соня. У меня для вас кое-что есть. Ваша компаньонша там?
– Нет.
– Тогда можно говорить свободно? Никто не подключен к линии?
– Нет. Поч...
– Отлично. Вот что я хотела вам сказать: вам больше нечего опасаться китайца. Нестор Бурма сделал все необходимое.
– Боже мой! Это... это правда?
Голос русской дрожит.
– Ну, ну, – говорит Элен, стараясь толкнуть меня ногой, – разве я вам не говорила, что это человек действия?
– Да, конечно! О, Боже мой! Как я смогу его отблагодарить?
– О, это очень скромный человек. Искреннее спасибо вознаградит его за все труды. Вот, я передаю ему трубку.
Я включаюсь в разговор:
– Алло. Соня Перовская? У телефона Нестор Бурма.
– Здравствуйте, месье. И спасибо за... Большое спасибо.
– Довольны?
– Боже мой, вы еще спрашиваете!
– А я доволен несколько меньше. Так как есть одно пятно, омрачающее картину. Я не сумел добиться полного успеха у этого типа. Например, я не смог отобрать тот предмет... который вы знаете, и очень боюсь, что это будет невозможно. Вам придется удовлетвориться достигнутым результатом.
– Уже и это ценно. Еще раз спасибо, месье.
– Скажите, пожалуйста... я хотел бы задать вам один вопрос по поводу этого предмета. У него была какая-либо особая примета?
– О! Право, нет. Мне кажется, нет. Надо сказать, что я в этой области не очень разбираюсь? Поэтому...
– Да.
Мы обмениваемся несколькими мало интересными замечаниями, она меня еще раз благодарит, и я разъединяюсь.
– А вы, Элен, – говорю я. – Вы разбираетесь в бриллиантах?
– Вы мне их недостаточно дарили. К чему этот вопрос?
– Ни к чему. Но не думаете ли вы, что они, так сказать, имеют свою национальность? Что, к примеру, русский бриллиант отличается от американского или английского, как китаец отличается от европейца или негр от белого?
– Я не знаю.
– Чанг Пу не сказал Гольди, что он получил бриллиант от русской, но Гольди это угадал... или распознал... Может быть, по какой-нибудь особенности, которую профан не заметил бы. Гольди был из этой среды. А он придавал чертовски большое значение этому камушку, если судить по его действиям. Я считаю, что, раздобыв дополнительную информацию, я только выиграю. Я потерпел поражение – случай с фальшивым трупом, – и только победа в другом направлении может его компенсировать.
– Победа над кем?
– Я еще не знаю. Но думаю, что было бы интересно узнать побольше, зачем Гольди так хотел добраться до истоков... Конечно, я мог бы поручить это вам, поскольку вы в хороших отношениях с Наташей и Соней, – попросить Наташу показать вам свою коллекцию драгоценностей, особенно бриллиантов, и рассказать вам, чего в ней есть такого сенсационного, но это было бы нехорошо для Сони. В этом случае Наташа сразу же обнаружила бы, что в ее шкатулке не хватает одной драгоценности. Рано или поздно она это заметит, но не стоит приближать этот момент, который будет, безусловно, тягостным.
Я отправляюсь на охоту и два последующих дня – четверг и пятницу – провожу в попытке поглубже раскопать, кто был Омер Гольди в человеческом и социальном смысле. Расследование по делу о его смерти продолжается, но до сих пор без положительных результатов. Однако почти наверняка установлено, что у него ничего не было украдено, будь то деньги или камешки. Можно предположить, что полиция не проявляет особого рвения. Тем лучше для меня, так как, если бы эти господа обнаружили меня в бистро на улицах Лафайет, Каде и так далее, посещаемых ювелирами по бриллиантам, они, конечно, заинтересовались бы, что это может означать. Наконец, наступает день, когда я держу в руках список коллег Гольди, имевших деловые связи с моим покойным клиентом. И начинаю их посещать под более или менее благовидными предлогами.
Господин Оскар Блюменфельд принимает меня в застекленном бюро, расположенном в глубине мастерской, где тройка специалистов в серых халатах полирует драгоценные камни. Блюменфельд очень любезен. Особая примета: с его тонких губ не сходит двусмысленная улыбка. Соединив концы своих пухлых пальцев, он спрашивает:
– Национальность, говорите вы?
– Да, может быть, я плохо выражаю свои мысли, но вы понимаете, что я хочу сказать, не правда ли?
Его двусмысленная улыбка становится более явной:
– Безусловно. Так вот, трудно определить "национальность", как вы говорите, одного бриллианта. Безусловно, существуют способы их огранки, типичные для от дельных стран, но это малоубедительно. Ах, когда камень оправлен, я не сказал бы, что это совсем меняет дело, но, в конце концов, оправа может дать определенные указания... А голый бриллиант...
Он строит гримасу. Потом он состроит еще три или четыре, прежде чем мы расстанемся. Он провожает меня до дверей своего бюро. Я показываю рукой на мастерскую. Драгоценные камни всех сортов валяются вперемежку на столах и верстаках. Я замечаю:
– Вы не боитесь воров?
Он пожимает плечами:
– Пятнадцать дней тому назад гангстеры напали на Банк драгоценностей...
– Я как раз об этом подумал.
– Ограбления банков происходят одно за другим, но не ограбления ювелиров. Я не знаю, почему, но это так.
– Может быть, потому, что продукцию ювелиров труднее сбыть?
– Возможно. Но поскольку Банк драгоценностей стал жертвой злоумышленников две недели тому назад, не думаю, что подобное повторится в ближайшее время.
– Я вам желаю, чтобы так и было. Хотя... один из ваших собратьев, уже после ограбления Банка драгоценностей, подвергся нападению у себя дома, не правда ли? Мне кажется, что я читал в газете что-то в этом роде.
– А, вы говорите о Гольди?
– Возможно, что это его имя.
– Да, конечно, Гольди. Но у него ничего не украли. Между нами говоря, у Гольди нечего было и красть. Я его знал. Он был неплохим парнем, но влачил жалкое существование.
Пока Блюменфельд говорит, я за ним исподтишка наблюдаю. И у меня создается четкое представление, что Блюменфельду наплевать на Гольди, на его жизнь и его смерть, как на свой первый алмаз-сырец, который он держал в своих пухлых пальцах. Если бы он был причастен к скоропостижной кончине Гольди, то проявил бы хоть какой-нибудь признак легкого замешательства, когда я упомянул в разговоре о Гольди. Но он вообще не выказал никаких чувств. И даже его двусмысленная улыбка не исчезла с губ.
Я покидаю господина Блюменфельда и иду искать дальше. Я не знаю точно, стараюсь ли я обнаружить того типа, с которым подрался Гольди, или просто собрать данные о бриллиантах и их обработке. Я иду, доверяясь своему нюху. Правда, до настоящего момента он принес мне не так много пользы.
Тем не менее, я продолжаю свой обход.
Я встречаюсь с тремя другими лицами, фигурирующими в моем списке, результат тот же.
Четвертого, то есть пятого, считая Блюменфельда, зовут Розенталем, но по соображениям экономии он выбил только "Розен" на табличке, которая прикреплена у входа в дом на улице Папийон, где указано, что его можно найти в глубине двора, направо. Господин Розен, имевший деловые связи с Гольди, очень похож на последнего по объему и размаху этих дел. Судя по всему, он располагает большим количеством свободного времени. Дай Бог ему им воспользоваться, так как он на склоне своих лет, даже очень хорошо на склоне. Когда я толкаю дверь его берлоги, приводя в движение колокольчик, он сидит и читает газету на идиш. Звук отрывает его от чтения, он подскакивает в своем кресле, словно где-то поблизости разорвалась бомба.