Когда я вхожу к нему в бистро, он стоит за стойкой и что-то растолковывает своему официанту. Я заказываю выпивку, говорю "Добрый день, Марсель" и предлагаю ему выпить со мной стаканчик. Он соглашается, и мы болтаем. Сначала о погоде, потом о более серьезных вещах. Я протягиваю ему уже известную розовую рекламку:
– Посмотрите, что я нашел, – говорю я. – Вы были из той же корпорации, согласны, а?
– Согласен с чем? – спрашивает он.
– Что речь идет о рекламной карточке для борделя.
– Да, пожалуй... речь идет об этом. Правда, прежде чем эта стерва...
Я резко прерываю его рассказ о пережитых воспоминаниях.
– Ладно. Очень хорошо. Что вы об этом думаете?
– Что им там, в Шанхае, везет.
– И это все?
– Ну да. А что я еще могу вам сказать?
– Я не знаю. Вы могли знать это место.
Он встряхивает головой, своей большой головой с красным лицом.
– Нет, старина. Я никогда не бывал в тех краях. Я знаю Южную Америку, но совсем не знаю Китай.
Я забираю мою розовую карточку и прячу в свой бумажник. Марсель нахмуривает брови, потом бросает на меня несколько странный взгляд.
– А знаете, это может стоить немало бабок!
– Эта рекламка?
– А почему нет? Вы знаете Ги Флорана?
– Нет. Кто это?
– Один тип, который пишет. Он не писатель, но тип, который пишет. Он очень известен в блатном мире. В других кругах – не знаю, а вот среди блатных – да. Он написал две или три книжицы о проституции, о публичных домах и т. п. По этим вопросам он знает больше, чем я.
– Осмелюсь сказать, что вы тоже кое-что знаете, месье Марсель. Итак, вы полагаете, что этот Ги Флоран купит у меня эту карточку?
– Почему бы и нет? Если, само собой разумеется, ее еще нет в его коллекции, знаете, у него потрясающая коллекция. Фотографии, рекламные открытки, специальное белье, одним словом, всякая всячина!
– Да, безусловно. А этот Ги Флоран – один из ваших приятелей?
– Один из клиентов.
Марсель глянул на стенные часы:
– Скоро явится на аперитив. Он живет рядом, на улице Фонтен, и приходит каждый день. Меня удивит, если сегодня он нас надует.
Не надул. Он появляется в десять минут первого.
Это сморщенный человечек лет шестидесяти, ростом от горшка два вершка, с тростью, усиками в виде зубной щетки и в пенсне. Вид неудавшегося портрета кисти Тулуз-Лотрека. Просто потеха, до чего же этот тип, который выдает себя за историка блатного мира (об этом он мне скажет немного позже), похож на завсегдатая борделей и в то же время на уличного пижона.
Марсель, бывший хозяин притона, знакомит нас:
– Господин Нестор Бурма.
– Господин Ги Флоран.
Мы обмениваемся рукопожатиями и берем в руки стаканы, я перевожу разговор на специальность литератора и вытаскиваю все ту же розовую рекламную карточку.
– Может, это вас заинтересует, – говорит Марсель, который рассчитывает на какие-то комиссионные.
– Конечно, нет, – ворчит Ги Флоран. – На кой черт мне это нужно? Это плохо напечатано, текст дрянной, все неоригинально. К тому же оригинал, то есть карточки такого типа, которые распространялись в Шанхае в тридцатых годах, есть у меня дома в нескольких экземплярах.
– А-а, – говорю я. – Так это относится к тридцатым годам?
– Да.
– Так это заведение больше не существует?
– Нет.
– А вам оно знакомо?
– По слухам. Моей ноги никогда там не было. Это далековато.
– Это было заведение какого типа?
– Очень шикарное. Очень посещаемое.
– Нечто вроде Шабане? – спрашивает Марсель.
– Лучше, старина.
– Вот те на, черт побери!
– Да...
Ги Флоран постукивает пальцами по розовой рекламке. Он нацеливается на меня стеклами своего пенсне:
– А откуда у вас эта штука?
– Я ее нашел.
Историк преступного мира почесывает свои бакенбарды:
– Интересно знать, что за олух печатает это?
Меня это не интересует. Я это знаю. Высказываю предположение:
– Может быть, это имеет какую-нибудь ценность. Как забавная редкость.
Он возражает:
– Да нет же, старина. Это не стоит ни гроша. Единственный человек, кому можно было бы попытаться сбыть товар такого рода, это я. А у меня их полно. Этот бордель выпускал рекламу на всех языках. Рекламки печатались по-английски, как вот эта, другие по-французски, иные – по-португальски, по-немецки и т. д. Однако, надо сказать, что в это время немцев бывало немного, скорее даже совсем не было в Международной концессии Шанхая.
– Международная концессия?
– Ну да. Вы никогда не слышали о Международной концессии?
– Да, да, конечно.
Кажется, что Ги Флоран о чем-то задумался. Сардоническая усмешка приподымает его усы:
– Им следовало бы также выпускать свои карточки и по-русски.
Я настораживаюсь:
– По-русски?
– Да.
– Почему?
– Потому что эти женщины "самые изысканные и самые холеные в городе", знаете ли вы, кто это такие?
– Нет.
Он смеется горьким смехом. Историк блатного мира. Историк проституции. Чего он только не повидал... И теперь я вспоминаю, как он сам или кто-то из его собратьев рассказывал мне об одной содержанке публичного дома, которую мотали по гарнизонам разных городов, но все ее знакомство с этими городами ограничивалось дорогой от вокзала к дому с красным фонарем. Однако, она коллекционировала открытки с видами этих городов и иногда предлагала симпатичному клиенту полюбоваться ими: "Знаешь, а я попутешествовала... Гляди, это – Амьен... Вот Кастельнодари... Вот Монпелье... Красивые города, очень красивые города, так мне говорили и судя по этим открыткам... "
– Итак, эти самые изысканные женщины... – говорю я.
– Были женами и дочерьми белых эмигрантов... Не все, но некоторые. А в "Таверне Брюло" – чертовски известное местечко – все были белые. Я не бросил бы в них камень только за то, что это были шлюхи из высших сфер. Господи Боже! Надо же что-нибудь жевать, черт возьми!
Я поглаживаю нос чубуком своей трубки и продолжаю:
– Белые? Вы хотите сказать – русские белые? Жены и дочери высшего офицерства? Неужели все это правда?
Ги Флоран с жалостью смотрит на меня:
– Знаете, старина. – Он смеется. – Раз уж мы разговариваем о Китае, то вам невредно было бы съездить туда. Там, кажется, приступают к солидному промыванию мозгов. Поскольку это стимулирует соображалку, вы бы выиграли от этого. А что же я тут пытаюсь вам растолковать насчет этих самых изысканных женщин?
Я крепко выругался. Что там ни думай о болтовне Омера Гольди, русские-таки выступают на сцену.
IV
Немного погодя в бюро, сообщив Элен о моем открытии, я спрашиваю ее:
– Как вам нравится этот бульон, моя курочка?
– Не знаю, – отвечает она, улыбаясь, – может быть, следует спросить об этом у повара?
– Чтобы возобновить наш матч? Спасибо большое!
– Ну, а блондинка?
Я делаю неопределенный жест:
– Все, что я мог бы сделать для нее, ее не воскресит, не правда ли? Вот так... С другой стороны, мне уже осточертело играть роль служащего из похоронного бюро.