— А не все дети верят в сказки! — улучив нужный момент, закричал с места Тормоз. — Я вот, например, как ребенок — не верю! Все это про Светик-камень — полный финиш и отстой!
— Правильно! — поддержала его сидящая рядом Фифа. — Одним деревом больше, одним меньше… Во всем мире так! Нам трек важнее! И ваще — парк аттракционов! Хотим парк!
— Снести эту гору! — выкрикнула и Винни, демонстративно оглядываясь на башакакумбу, — и никаких разговоров! Вон по телику показывали — от этих гор одни беды! Они на людей кусками падают! И даже давят вместе с машинами!
Все дружно засмеялись.
«Великолепная шестерка» недоуменно переглянулась.
— Что это с ними? — прошептала Саша. — Они же были «за»!
— Предатели! — возмутилась Джейн. — Бабьё…
Асисяй сделал было попытку встать, но под неодобрительным взглядом Олега Иваныча тут же уселся обратно.
— Рано, — прошептал Достоевский. — Рано…
Тем временем Егор, спотыкаясь на ступеньках, взобрался на сцену, оглядел зрительный зал — и тут же увидел сидящую сбоку на приставном стуле сестру. В ее глазах метались тревога и испуг.
— Спокуха, — вытянув в ее сторону растопыренную ладонь, успокоил он. — Все будет… будет хорошо…
— Слово предоставляется следующему оратору, — объявил белесый и, сверившись с бумажкой, добавил: — Местному жителю Егору Гусакову!
Оратор покачнулся и в поисках равновесия ухватился за микрофон.
— Егор, а ты, никак, уже догнался? — крикнул кто-то из зала. — Припечатай их, чертей!
— Трек — путь к приг… пригре… — пьяно ухмыляясь, косноязычно произнес в микрофон Егор.
— К чему? — рассмеялись в зале. — Да уберите его! Он же того!
— К пригрев… сву… — Оратор явно забыл мудреное иностранное словцо.
— К подогреву! — подсказал кто-то. — Грек — путь к подогреву!
— Уйди! — вскочив, вдруг что было сил закричал Муромец. Его лицо пылало от стыда. — Вали оттуда! Слышишь?!
На сцену поднялась тетя Аня, схватила под руку и потащила упирающегося брата в кулису.
— Как тебе не стыдно, Егор? — чуть не плача, шептала она. — Как тебе не стыдно?!
— Нюся, я х-хочу, чтобы у нас была з-за-правка, — спотыкаясь, втолковывал оратор. — На пути к п-пригрессу!..
Зал аплодировал, радуясь неожиданной разрядке. С точки зрения председательствующего, это был удобный момент для подведения итогов.
— Переходим к открытому голосованию, — перекрывая шум, объявил он. — Кто за то, чтобы осуществить рассмотренный нами проект строительства трека, прошу поднять руки…
Участники конференции вытягивали руки, оглядываясь на сидящих вокруг. Местные, муромцевские, продолжали веселиться, перебрасываясь друг с другом шутливыми репликами.
— Кто против? — оглядел зал ведущий и с удовлетворением кивнул: — Явное меньшинство…
Батакакумба переглянулась. Они до самого конца верили в благополучный исход. И то, что теперь услышали, было как запрещенный удар ниже пояса…
— Завал, — сказал Лешка. — Просто завал. Что делать?
— Делать нечего, — мрачно сказал Достоевский. — Тут такой расклад…
— Я хочу сказать, — неожиданно громко произнесла Саша, резко отмахнувшись от Достоевского.
— Сиди, лучше я, — осадил ее Олег Иваныч и двинулся по проходу к сцене.
«Великолепная шестерка» с надеждой смотрела ему вслед. Опередив Достоевского, женщина-эколог поднялась из-за стола президиума и подошла к микрофону.
— Я разочарована результатами этого голосования, — грустно произнесла она — в ее голосе угадывался богатый опыт подобных неудач. — Но, видимо, путь заблуждений должен быть пройден до конца, и мы, и жители Муромцева в этом смысле не исключение… Жаль только, что они не понимают того, что понятно их детям — тем, кто нас здесь сегодня, собственно говоря, и собрал… И жалко, и смешно!
Закончив, она спустилась в зал, а на сцену, пренебрегая ступеньками, запрыгнул Достоевский.
— Вы, вот которые голосовали «за», — задыхаясь от волнения, заговорил он. — Лучше бы вы сразу обе руки подняли — мол, сдаемся… Да-да! Потому что вы сами сдались и сдали не только природу, но и самих себя, и своих детей, в отличие от вас про завтрашний день все-таки думающих… Да! Ведь и ежу понятно, что вся наша жизнь, наша цивилизация — это и есть ваш трек, тупая гонка по кругу! Смысл только в ней какой? Мы еще с вами росли на траве, а вот внуки наши ее, похоже, только по телику и увидят! Все ведь на Кипр какой-нибудь не уедем! Нельзя же так жить — одним днем! — Достоевский в сердцах постучал кулаком по лбу: — У самих разумения нет, хоть бы детей слушались. Недаром ведь сказано — устами младенца…