Такое же волнующее впечатление овладело мною и теперь с той только разницею, что неизвестный мир, в который я проник, более обширен, что свет в нем не голубой, а бледно-лиловый и что подо мною не вода, а скалистая почва.
Я очутился в огромном круглом гроте; посередине этого круга разверзался колодец, темные и гладкие стены которого углублялись во внутренности земли. Весь пол был из каменных черных плит, широких, обточенных и пригнанных, составлявших собою неправильную мозаику.
Над головою здесь был не свод, а нечто вроде гигантской опрокинутой чаши, или, лучше сказать, огромной конической палатки, стены которой внезапно обращены были в камень.
Но изумительная и чудесная особенность этого грота в том, что эта чаша, покрывающая его, прозрачна и что именно сквозь нее проникает этот рассеянный свет; впечатление от него создается такое, будто находишься в средине пустоты огромного и темного аметиста. Чаша эта будто сделана из толстого слоя расплавленного хрусталя, поднятого из глубин земли гигантским дыханием вулкана; эта расплавленная масса потом застыла, стала тоньше около своей вершины, потом вершина эта в самой средине своей лопнула от давления, образовав эту дыру с изрезанными краями, которая находится на вершине чаши; а бока ее, под действием собственной тяжести, остывая и стекленея, сошлись полушаром и образовали эту колоссальную стеклянную крышу.
Прозрачное стекло это, бледно-лиловое около вершины, становится все более темным к более толстым краям, доходя у основания своего до черно-фиолетового цвета. Если бы не трещины в застывшем хрустале, то можно было бы подумать, что находишься под венчиком чудовищно огромной повилики.
Разбитое дно чаши ― круглой формы; это отверстие, кажущееся отсюда снизу узким, вырисовывается на далеком голубом небе, бледный луч солнечного света проникает в него, бросая на середину каменного пола светлый круг. Приблизительно на двух третях высоты купол этот окаймлен круговой линией, которая кажется уровнем заливающей купол воды, из которой выглядывает одна вершина; зеленые отблески этой части хрусталя мягко смешиваются с лиловым светом стен, образующих около пола остекленевшие застывшие волны, стекавшие когда-то с купола.
Кто мог бы определить, когда произошла та последняя спазма вулкана, во время которой он извергнул из глубины прежнего своего кратера этот огромный шар стеклянной лавы, вышедшей из безмерных глубин его подземных лабораторий, и доставил этим такое гармоническое украшение этому неожиданному гроту со сводами из прозрачного агата? Несомненно я нахожусь под самим озером; зеленоватый свет ― это цвет его волн, а продырявленная вершина чаши ― тот самый конусообразный холм посредине этого озера, который я видел сверху.
Мало-помалу глаза мои привыкли к этому таинственному и нежному свету. Я испытывал здесь какое-то благоговение, заставлявшее меня ходить неслышным шагами, как это делают в церкви.
Я обошел вокруг всей пещеры, не найдя никаких следов живых существ. Приблизившись к краям пропасти, разверзающейся в центре этого обширного круга, я невольно прошептал полную значения фразу, продолжая вспоминать таинственный документ:
Круглы уста Гугатое. В них пламя. Будь осторожен.
Но напрасно стараюсь я быть осторожным. Страшные огнедышащие уста давно уже извергали последнее пламя, и века охладили эти обожженные губы. И все-таки...
И все-таки, когда я склоняюсь над извилинами черной пропасти, мне кажется, что я слышу, как из нее поднимается отдаленный гул...
Горячее дыхание с серным запахом вырывается порою из колодца, и стеклянная вершина кратера служит исходом для этих паров. Из безмерных глубин вулкана сюда подымается глухое кипение подземной лавы, и это гигантское ухо Дионисия доносит до меня страшное эхо чудовищного ворчания. Нет, пламя Гугатое еще не потухло со времени того мрачного часа, когда среди ночи веков черный бог поглотил материк, доказывая свое могущество; и я содрогнулся при мысли об его гневе и о том, что сталось бы с человеком, который соскользнул бы в эту пасть.
А вот и Кириру.
Предо мною в скалистой стене короткий боковой проход. В конце его высокая статуя запирает дорогу. Я вспомнил Флогерга и невольно отступил на несколько шагов назад.
Кириру именно таков, каким я представлял его себе. Тело его ― одновременно и человека, и животного: туловище человеческое, но ноги и руки ― когтистые лапы огромной кошки. А голова его... да, она производит сильное впечатление!
Кошка!.. Да, если угодно, кошка, но кошка-дьявол! На концах ушей ― густые пучки, как у рыси; пасть с треугольным подбородком, как у дикой кошки; зубы тигра, но самое страшное ― глаза.
В двух пустых глазных впадинах, над которыми поднимается плоский череп, светятся два шара, которые можно счесть живыми. Они сделаны из зеленого камня, грани которого отражают малейший луч света; мой факел зажигает в них тусклое сверкание.
Морда зверя дышит диким чувством: ненавистью?.. коварством?.. жестокостью?.. Всеми тремя, и это заставляет дрожать...
Кириру охраняет путь. Дави его глаза. Открой свои.
Это ― последнее препятствие... Ну, смелее, чего же ты боишься, Жан?
Я вскарабкался с ног чудовища на его колени, с колен на руки, стал на них и очутился около глаз.
Вблизи глаза эти уже не пугают. Они сделаны из неизвестного камня зеленого цвета, более темного, чем зелень морской волны; весь прозрачный камень пронизан золотыми жилками. Глаза эти прикреплены к орбитам, и я чувствую, трогая их руками, что они движутся.
Дави, его глаза. Открой свои.
Открой свои?.. В документе ничего не сказано зря. О какой же трагической неожиданности предупреждает он в этом случае?..
Невидимые во мраке блуждающие души угасшей расы ― быть может, вы здесь и готовы наказать за святотатство того, кто похитит тайну ваших богов?
Эдидея!.. Милое, любимое много дитя, если мне суждено умереть от моей дерзости, то пусть по крайней мере умру я в твоих руках!..
И я бешено надавил на стеклянные глаза и почувствовал, что они уходят вглубь под давлением моих пальцев, точно живые.
Проклятие!..
Остолбенев от волнения, с бьющимся сердцем, без единой мысли в голове стоял я, изумленный тем, что остался в живых. Я понял теперь, против какой опасности предостерегала меня «говорящая доска».
Едва я нажал па зеленые камни, как высокая статуя повернулась на своей оси, описав в углублении скалы резкий полукруг. Я вдруг увидел, как на высоте моей головы приближается ко мне стена, чтобы размозжить мою голову. Какой внезапный рефлекс заставил меня соскользнуть обратно на колени статуи?.. В двух дюймах от моих глаз проплыла стена, которая сделала бы из моей головы кровавый ком, если бы я остался наверху, около головы статуи.
Среди почти полной темноты я понемногу пришел в себя. Статуя, повернувшись, снова плотно замкнула собою проход. Ощупью стал я искать электрический факел, который уронил во время этой тревоги. Толстая чечевица предохранила лампочку, и свет засиял снова. Если бы она разбилась, что стал бы я делать в этом мраке?..
Но напрасно освещаю я лучами факела все вокруг; нет преграды, от которой они отразились бы, и они как будто тонут в этом океане мрака. Я дышу теплым и сухим воздухом. В нем как бы холодное дыхание ароматов, как бы смутный запах покинутого храма. Мало-помалу глаза мои привыкают, и я вижу, как во мраке зажигаются направо, налево, вверху, внизу, очень далеко от меня ― тусклые отблески, тающие среди мрака, не потому, что исчезают производящие их тела, а потому, что большое расстояние, по-видимому, поглощает свет.
Каменный пол ― в шести футах подо мною. Я спрыгиваю. Пол вымощен такими же асимметрическими черными плитами, как и в той пещере; свет отражается от них, как от черного матового мрамора.
Я медленно двигаюсь, освещая каждый шаг, готовый ко всякой неожиданности: Кириру заставил меня быть осторожным. Насколько я могу судить по отдаленному эху своих шагов, которое точно падает сверху, я должен находиться в огромном склепе. Медные отблески усиливаются по мере моего приближения, светятся справа и слева на высоте моей головы, пока я прохожу мимо, и погасают за мною.