— Но вы-то проходили сквозь портал. Как он выглядит?
— Видишь ли… Если он так выглядит для меня — это еще не значит, что он так выглядит на самом деле. Мы в принципе можем видеть только то, что можем себе представить. Это очень сложно, я знаешь, не психолог…И если честно…Я сам от всего этого устал. Сам не знаю, — верю или нет. Но если мне что-то померещилось и я это запомнил — это не спроста. Это единственное, что я могу тебе сказать прямо и без прикрас. Остальное — к Витольдовне, Ефремовичу, трактатам всем этим философским. А я — вояка. И ты — вояка, боец просторов Интернета! Мой тебе совет — не забивай голову…
— Так как?
— Ну вот скажи, — тебе зачем?
— Удовлетворить любопытство. Это, собственно, единственное развлечение, по сути.
И тут он улыбнулся настолько просто, искренне, и…даже как-то глуповато, что ли… Панда — промелькнуло в голове. Раньше Старцев никогда не задумывался, что прозвище, данное ему из-за изображения на куртке, из которой он так и не вылезал, подходило ему как нельзя лучше. Панда. Очень редкий, добродушный экзотический зверь — сидит в заповеднике, ест бамбук, потому что ничего другого не ест, — и скоро вымрет. Потому что безобидный, потому что безотказный, потому что исполнительный, и потому что редкой души человек. Как-то в одно мгновение пронеслись эти почти два года. Он его начальник, конечно, но именно сейчас он понял, что — друг. Борька никогда, ни разу не отказал, ни в одной даже невыполнимой на первый взгляд просьбе, сидел по трое суток без сна, ни разу ни на что не пожаловался, а ведь он прикован к этой коляске, не отходит от ноута. Как же он раньше не догадался, что ему элементарно скучно. И тут он стал вспоминать, — вывозили ли его на улицу за последние дни этого кошмара, и понял, что нет, ни разу. Сколько же Борька спал и сколько он для них сделал, он даже не попытался вспомнить, чтобы не умереть от стыда прямо здесь и сейчас…
— Это дверь-вертушка, как в торговых центрах, только стенки лопастей не просто из стекла, а как из той жидкой гадости, из которой терминатор последний был.
— Интересно…
— Слушай…Пойдем погуляем, а? Пива попьем.
— Так ночь же.
— Белые ночи, во-первых, а во-вторых — тебе свежий воздух нужен. Ноут на всякий случай возьмем с собой — аккумулятора додежурить эту ночь хватит. Ну, ты как?
— Я готов!
И они выбрались на улицу и покатили, куда глаза глядят, то есть в поисках пива.
Белые ночи Санкт-Петербурга… Излюбленное развлечение туристов, время, когда гостиницы дороже в два, а то и четыре раза, время, когда зазывалы на экскурсии срывают голоса, а Петр и Екатерина бродят в надежде, что с ними, наконец, сфотографируются. Мысли Егора Ивановича Старцева, как раз оборвались на Петре и Екатерине, когда он их увидел. Они сидели на лавочке, вернее полулежали карточным домиком, привалившись, друг к другу, а в ногах у них стояла коробка импортного баночного пива. Несколько пустых банок валялись тут же, на скамейке, с живописностью как бы случайно вывалившихся из корзинки фруктов. Егор Иванович испытал настолько сильную, неоднозначную, и смешанную гамму чувств, что разобраться в них без пива было бы попросту невозможно, а профессиональное чутье подсказывало, что надо.
Первое чувство — радость от невероятной удачи. Панда без конца пил лимонад «Тархун», и в его холодильнике можно было найти запас этого напитка на год вперед, а вот пива примерный сотрудник на работе не пил, поэтому надежды на то, что они в принципе найдут пиво в два часа пусть даже самой белой ночи, не было практически никакой. А тут такая удача! Тихонько взяв ящик, стараясь не нарушить ровное, безмятежное и невероятно слаженное дыхание этих двоих, Егор Иванович поставил добычу на колени самого младшего сотрудника своего отдела, сунул деньги в лежащую на коленях Великого Петра Первого треуголку, и на радостях они покатили дальше.
На повороте коляску необходимо было развернуть и приподнять на паребрик. Исполняя этот маневр высокий, слегка тучный, но широкоплечий и мускулистый байкер замер… Его взгляд остановился на открывшейся панораме только что пройденного маршрута.
Мистический свет белой ночи… Без лишней патетики, — это, черт возьми, действительно так! Что-то прохладно-сумеречно-рассветное начинает растекаться в солнечном сплетении во время прогулки по Петербургу белыми ночами, взгляд начинает застревать и «тонуть» без особых причин в пейзаже, будто кто-то или что-то заставляет его замереть, чтобы запомнить навсегда-навсегда. Чувствуешь себя камертоном, по которому ударил старый еврей-настройщик, зажав его между большим и указательным пальцем левой руки, поднятой к уху, правой поглаживая пожелтевшую клавишу старинного, хрупкого инструмента, весь обратившись в слух. Этот инструмент — город, настройщик — белая ночь, а ты — камертон, вибрирующий каждым атомом-молекулой-клеточкой… Ууууууууууу…..И хотя самый тонкий инструмент, способный воспринять магию белых ночей — душа влюбленного поэта, начальник службы особого отдела Музеев Егор Иванович пребывал в состоянии близком вышеописанному… На улице Времени, на одинокой лавочке, белой Петербургской ночью спали сильно подвыпившие Петр и Екатерина.