— Егор Иванович, — услышал он знакомый голос — и не сразу сообразил, что он принадлежит Анфисе Витольдовне. — Как вы?
Осмотрелся вокруг, приходя в себя. Университетская набережная. Нева в красноватом граните набережной. Воющий ветер. И …отвратительный трупный запах.
— Я? Хорошо. Сейчас людей оттуда вытащим, вообще все будет замечательно.
— Ты поторопился бы, — словно и невзначай произнес подошедший к ним Алексей Васильевич. — Я это тебе как сотрудник прокуратуры говорю. Ребята на нервах.
Он кивнул на сотрудников ОМОНа.
— Более того, их начальство на нервах. Дадут приказ — они войдут.
— Ага… И количество народу, которого надо спасать, резко увеличится на десяток сотрудников правоохранительных органов.
— Вот поэтому и сдерживаем…
— Я обереги приготовила, — Анфиса Витольдовна выглядела несчастной. — Только я не понимаю силы тех, кто нам противостоит. Какая-то непонятная, взаимоисключающая смесь Юга и Запада. Так вообще не должно быть…Я ничего не понимаю.
— Это как пантеру на кладбище найти, — пробурчал Михаил Ефремович. — Вроде бы и быть такого не может — а вот она, пожалуйста, бегает…
— Или сатанистов. Рядом с березками и русалками, — поддержал его Старцев.
— Пойдемте, Егор Иванович, что ли…
И они сделали несколько шагов по направлению к музею.
— Это еще кто? — раздался изумленный голос Алексея Васильевича у них за спиной.
Старцев обернулся — к зданию приближался человек. Нервной, какой-то странно дергающейся походкой. С блаженной улыбкой на губах, от которой его пробрала дрожь. Мужчина словно вынырнул из марева белой ночи. Как он очутился на набережной? Начальник Особого отдела хотел кинуться наперерез мужчине, но не смог сделать ни шага.
Судя по удивленно-раздосадованным вздохам и ругательствам народа вокруг — проблемы с телодвижениями были ни у него одного.
Мужчина исчез в недрах здания, словно его никогда тут и не было. Старцева словно что-то обожгло — он смог двигаться.
— Сильны, — выдохнул у него за спиной Михаил Ефремович.
И они побежали вдвоем.
В знакомом помещении Кабинета натуралий было много людей. А в шкафах, за которыми были колбы с экспонатами, не стало стекол. Они исчезли.
Егор Иванович вспомнил документы XYIII века, из которых следовало, что стекла были очень непростыми. Их, конечно, не тролли делали, как в сказке про Снежную королеву, но защита была. Судя по всему, она была явно связана с рунами. Голубым светом по периметру каждого стекла загадочной вязью мерцали рунескрипты… При этом они не были статичны — символы все время менялись местами, будто годами учили фигуры и перестроения. Даже старейшие сотрудники отдела лишь уважительно склоняли головы. Михаил Ефремович пробубнил однажды что-то о древнем мастерстве северных шаманов, о котором мало что известно на сегодняшний день. С другой стороны то, что две старые лисицы — Анфиса Витольдовна и Михаил Ефремович ни в жизнь не выложат хоть что-то мало-мальски интересное вот так запросто, за чайком да за здорово живешь, — он так же знал очень хорошо…
Стало быть, защиты не стало. Никакой. Вообще.
Мужчина, который зашел в оцепленное здание, пытался ответить на вопрос, который, казалось, доносился отовсюду:
— Зачем ты убил нашу маму?
— Не знаю, — был ответ.
Раздавался странный звук: то ли стон, то ли плач, то ли рык.
Лица людей, что оказались в ловушке в этом кабинете, исказились от боли.
Старцев пробирался к мужчине. Воздух стал как чуть замерзшая вода — вроде бы двигаться можно, но с трудом. Обжигает тело, сводит мышцы. Каждый шаг — боль.
Но Егор Иванович дошел. Встал перед мужчиной, загораживая собой.
— Ты кто? Что тебе нужно… — опять этот голос.
— Я слежу за порядком в этом городе, — смог проговорить Старцев. Получилось хрипло. — А вы его нарушаете.
— Плохо следишь. Этот… убил нашу маму. Мы ее только почувствовали: ее жар, ее слезы, ее тоску. А он ее убил. Мы почувствовали соль ее крови на мостовой — и очнулись. Но нас заточили слишком хорошо — и мы не могли ей помочь. Оставалось набраться сил — и отомстить. Так что уйди человек — этот убийца — наш.
— Не могу, — тихо проговорил Старцев. — Вы не имеете права его убивать.
— Мы, по-вашему, вообще не имеем права ни на что — даже на смерть, — возразил ему голос. — Только потому, что вы желаете пялиться на тех, кто погиб давно и морщиться от любопытства и отвращения.
— Чего же вы хотите?
— Маму. Покоя.
— Не сидеть за стеклом, — раздался другой голосок, более тонкий.
— И не видеть людей… — третий.