Он решил больше ее не огорчать. Тем более что тьма, напившись, оставила его в покое.
Но его понесла в белую ночь какая-то сила, и он увидел ее… Танцующую в ночи женщину… Эту женщину надо было отдать тьме. Женщина была слишком прекрасна…
— И ты скажешь мне, что он не виновен? — раздались вокруг Старцева разгневанные, шипящие голоса. — Ну, скажи нам это…
— Он виновен, — печально проговорил начальник Особого отдела охраны музеев. — Но вы не имеете права его судить.
— А кто?
Вопль ослепляющей ярости снес людей, запертых в музее. На ногах удержались только Михаил Ефремович. И сам Старцев.
— Кто? — скрежетали, шипели, ярились голоса. — Почему нас приговорили — и не дали даже покоя, который положен всем, кто умер… Кто тогда судил и приговорил нассссс?! А кто судил и приговорил маму? Она просто хотела ребенка… Хотела так истово, что пробудила даже насссс!
— Эти люди, — закричал Старцев, — тоже просто хотят жить! И те женщины, которых вы похитили. Их дети, которыми вы рисковали — в чем виноваты они? Вы хотите уйти — мы вам поможем. Но не трогайте людей.
— Вы нам поможете. Но одного мы уничтожим. И мы в своем праве.
И мужчина, глазами которого Старцев видел последние минуты жизни Таи, обмяк — и рухнул на пол.
Егор Иванович рванул к нему — но был остановлен Михаилом Ефремовичем:
— Оставь. Это справедливо. И да — они в своем праве.
— А остальные? — спросил почему-то у него Старцев.
— Мы их отпустим. Только скажите, как нам уйти? — раздались опять голоса, теперь похожие на невнятный скрип.
— Я не понимаю… — растерялся Старцев. — А что вам мешает?
— Нас все время выбрасывает обратно. В наши ненавистные колбы, под любопытные взгляды…
— Отпускайте людей — и будем разбираться.
— А где гарантия, что ваш… палач… не лишит нас сознания и не закроет обратно под ссссстекло?
Ну, что за жизнь у него ненормальная. Сюрреализм какой-то. Теперь и уродцам в банке доказывай свою порядочность!
Старцев тяжело вздохнул и покачал:
— Во-первых, я вам обещаю, что все возможное и невозможное будет сделано. А во-вторых… есть же здравый смысл. Зачем нам в центре Петербурга бомба с заряженным часовым механизмом? Которая в любую секунду может рвануть? И потом… если вы жители города с петровских времен — вы должны представлять, что наш отдел — не карательный орган. Мы стараемся договариваться. Вот и с вами… пытаемся.
— Выпускайте людей, — подытожил Михаил Ефремович.
— И не забудьте женщину из скорой помощи, — вспомнил Старцев. — Вот чем вы думали, когда ее похищали? Ребенок же мог покалечиться!
— Вот вы, люди, все-таки странные, — отозвался голос.
— Да что ты… — издевательски протянул Егор Иванович. — И с чего ты вдруг так решил?
— Вы что — не понимаете? Мы же не умеем расколдовывать!
— Что? — Старцев переглянулся со своим подчиненным. Оба сотрудника Особого отдела застыли в недоумении.
— Ты хочешь сказать, морда твоя клейстерная, — завелся Егор Иванович, — что вы поставили город на дыбы, похитили женщин, зачаровали людей… А теперь не знаете, как это все исправить?
— Так откуда нам знать? — возмутился уже знакомый голос.
Старцев загнул матерную фразу, использовав знакомые всем корни, приукрасив их интереснейшими словообразованиями с помощью приставок и суффиксов. И выдохся.
— И вот чего ты лаешься? — возмутился какой-то другой голосок — тоненький.
— У вас уже один пожар был? — злобно протянул Егор Иванович. — Я вот склоняюсь к мысли, что палили и плохо, и мало.
— Давай-давай… — противно захихикал голос, который вел переговоры и, судя по всему, был у них за старшего. — Нам-то все равно. И людей с собой заберем. Все — потеха.
— И лучше, чем за стеклом, — откликнулся еще кто-то.
— Пойду за Анфисой Витольдовной, — вздохнул Михаил Ефремович. — Может, она что придумает. Хотя…
Он окинул заколдованных людей скептическим взглядом.
Казалось, они просто внимательно разглядывают экспонаты. Застыли, будто на фото. Кто-то с улыбкой, кто-то с гримасой отвращения. Вот какой-то военнослужащий зевнул — да так и остался стоять с раскрытым ртом. Пожилая полная дама в смешной ярко-розовой шляпке прижала ко рту кружевной платочек. Девочка лет двенадцати вцепилась ей в локоть, другой рукой сжимая пухленькую ладошку мальчика лет пяти. Свободной рукой мальчик сжимал плюшевого медвежонка. Худощавый мужчина протирал очки краем пиджака, а какой-то добродушный старик с густой, белоснежной бородой присел, чтоб лучше видеть надпись на табличке…