Де Монгори был холост; несчастная любовь в ранней юности поселила в нем отвращение к браку, и обязанность продолжить свой род он возложил на ветвь Рювиньи. Во время июльской революции де Монгори удалился в Нивернэ и с тех пор проводил там весь год, в чем ему подражал его сосед барон де Пон, соглашавшийся уезжать в Париж в половине декабря с тем только, чтобы возвратиться в Порт в половине апреля.
Де Пон был вдов, и все свои привязанности сосредоточил на своих двух детях: на сыне, юнкере флота, и на дочери Маргарите-Арман де Пон, прелестной девятнадцатилетней девушке ослепительной красоты, которой увлекся кузен ее, шевалье д'Асти.
Маркиз Флар-Монгори находился в Нивернэ, когда к нему приехал полковник Леон. Маркиз с нетерпением ждал вестей о своем приемном сыне Эммануэле Шаламбеле.
Откуда проистекала эта привязанность, почти отеческая, к молодому адвокату и каким образом маркиз де Флар-Монгори при своих аристократических взглядах мог сделать завещание в его пользу, лишив таким образом наследства младшую линию их дома? На это никто не мог бы ответить ни в Поне, ни в Нивернэ.
Эммануэль был незнатного рода, но рассказывали, что его отец оказал какую-то важную услугу маркизу во времена Революции.
Злые языки утверждали, что маркиз был близко знаком с госпожой Шаламбель, матерью молодого человека, слывшей в молодости красавицей, и потому любовь маркиза к его приемному сыну казалась естественной. Но мало-помалу эти слухи заглохли и наверное было известно только то, что за исключением замка Монгори, колыбели рода Фларов, который должен был вернуться во владение младшей линии, все состояние маркиза должно было перейти к Эммануэлю.
Обязанности по отношению к свету и адвокатская деятельность удерживали молодого человека в Париже, и он редко приезжал к своему приемному отцу, да и то оставался лишь всего несколько дней в старом замке. В его отсутствие Монгори с нетерпением ждал от него писем.
Однажды утром, часов в восемь или девять, маркиз Флар-Монгори в охотничьих ботфортах и с рогом в руке спустился на двор замка, где его ждала его свора.
Монгори был хорошо сохранившийся старик лет шестидесяти пяти; по его красивой и гордой осанке нетрудно было угадать, что в его жилах течет кровь благородного рода, последним отпрыском которого был маркиз.
Маркиз был высокого роста, плотный, широкоплечий старик, хотя несколько тучный, каковыми историки изображали большинство средневековых дворян, проводивших жизнь в усиленных телесных упражнениях.
Де Монгори, несмотря на преклонный возраст, обладал исполинской силой, и немногие из молодых людей могли бы, подобно ему, проводить целые дни верхом на лошади и охотиться с утра до вечера.
Маркиз де Монгори стриг под гребенку свои густые седые волосы; его совершенно белая и довольно длинная борода обрамляла одно из самых благородных, благодушных и величественных лиц, какое только можно себе вообразить.
Орлиный нос, широкий лоб, гордый и кроткий взгляд – все обличало в нем франкское происхождение, прямого потомка победителей Галлии, без примеси крови побежденных. Де Монгори, в середине девятнадцатого века представлял собою вполне сохранившийся тип франка времен Фарамона и Хлодвига.
Маркиз приветливо ответил на почтительный поклон слуг, подошел к лошади и, прежде чем вскочить в седло, потрепал по шее благородное животное.
– Здравствуй, Аттила, здравствуй… – сказал он с улыбкой в то время, как лошадь смотрела на него своими Умными и гордыми глазами.
В это время послышался шум, и Монгори, повернув голову к воротам, увидал всадника, покрытого пылью; лошадь его, забрызганная грязью по самое брюхо, была вся в пене и, по-видимому, совершила длинный путь.
– Д'Асти! – вскричал маркиз, подходя к шевалье, так как это был он, тотчас же узнав племянника своего старого друга де Пона.
– Я самый, маркиз, – ответил всадник, соскакивая с лошади.
Шевалье д'Асти, которого маркиз знал еще ребенком и которому говорил «ты», был так грустен, что маркизу это тотчас бросилось в глаза.
– Боже мой, шевалье, – сказал он ему, – что с тобою и откуда ты приехал? Можно подумать, что ты проскакал двадцать пять лье.
– Тридцать со вчерашнего вечера, – ответил д'Асти.
– Откуда ты?
– Из Марселя; я приехал нарочно, чтобы увидеться с вами.
Де Монгори вздрогнул; он вообразил, что шевалье приехал сообщить ему какую-нибудь неприятную весть о его приемном сыне.
– Что с Эммануэлем? – спросил он.
– Я оставил его в Париже две недели назад, он был совершенно здоров.