Маркиз взял Маргариту за руку, подвел ее к кушетке и сел рядом с нею.
– Дорогая моя, – сказал маркиз, решив не называть ее на ты, – я хочу посоветоваться с вами.
– Со мною! – удивилась Маргарита, пристально посмотрев на старика.
– Да, с вами, моя дорогая.
Маргарита не удивилась, услышав «вы» в устах маркиза. Положив подбородок на свою прекрасную ручку, она приготовилась внимательно слушать де Монгори.
– Вы находите меня очень старым? – спросил маркиз, любезно улыбаясь молодой девушке.
– Конечно нет, – с наивным видом ответила Маргарита.
– Я хочу жениться…
– Вот как!
Это восклицание было так искренне, что Монгори поверил.
«Она ничего не подозревает», – подумал он.
– Вы хотите жениться, – продолжала она, – отчего бы и нет?
Маркиз вздрогнул от удовольствия и нашел мадемуазель де Пон прекраснее, чем когда-либо.
– Вы должны сильно скучать, – продолжала Маргарита, – один в своем старом замке.
– Страшно! – сказал старик. – Но мне пошел шестьдесят пятый год, дорогая моя, и, несмотря на то, что у меня триста тысяч ливров годового дохода, что мое имя одно из самых знатных в предместье Сен-Жермен и я занимал почетные места… согласится ли молодая женщина…
Старик остановился, мадемуазель де Пон молчала.
Маргарита сразу угадала, что если де Монгори серьезно задумал жениться, то он женится только на ней. А потому, быстро взвесив все, белокурая и наивная девятнадцатилетняя девушка спросила себя: согласится она выйти за маркиза или нет? – и сразу решила.
– Кого искала я? Мужа богатого, с громким именем, сильным характером, с высоким общественным положением, которое дало бы мне высокое положение в обществе. У Монгори триста тысяч ливров годового дохода; он – маркиз, был посланником, а если будет политический переворот, то сделается министром. О таком муже я мечтала всегда… зрелый возраст, большое состояние, это не то, что молодые люди, которые будут играть в клубах и развлекаться за спиною своей жены.
– Ну что же, моя милая? – спросил маркиз, видя, что Маргарита молчит.
Она взглянула на него с самым невинным видом.
– Я думаю, – сказала она, – что избираемая вами женщина будет требовательна.
– Вы думаете?
Маргарита продолжала делать вид, что она думает, будто Монгори спрашивает только ее совета.
– Значит, вы не находите меня старым? Вы думаете, что молодая женщина не соскучится в Монгори?
– Летом – нет, – решительно ответила Маргарита. Таким образом, мадемуазель де Пон ставила первое условие своего вступления в брак.
– Я не буду держать свою молодую жену всю зиму в Монгори, – сказал маркиз.
– Позвольте, – спросила его с самым невинным видом Маргарита, – может маркиза де Монгори рассчитывать открыть зимою свой салон, иметь ложу в Опере и в Comedie Francaise, быть патронессой в нескольких филантропических обществах и показываться иногда на Лоншане?
Маргарита де Пон сказала это с такою обольстительной улыбкой, что у Монгори потемнело в глазах. Он понял, что ему придется отдать скипетр повелителя на первых же порах в эти прекрасные ручки.
– Значит, вы мне советуете жениться? – спросил он.
– Почему бы и нет?
– Ваш отец разделяет ваше мнение.
– Мой отец?..
– Я только что от него.
– Разве вы не охотились вместе с ним сегодня утром?
– Нет.
Лицо мадемуазель де Пон все еще сохраняло выражение искреннего удивления.
– А! Вы только что видели моего отца.
– Да, моя дорогая, и он сообщил мне кое-что.
– В самом деле? – спросила она, притворяясь удивленной.
– Он думает выдать вас замуж.
– Меня? Вот странная мысль!
– А что, разве время уже прошло? – спросил де Монгори, улыбаясь.
– О! – вздохнула она, – я уже старуха… Мне скоро минет двадцать лет!
Улыбка и взгляд, сопровождавшие эти слова, были бы достойны Селимены. Де Монгори галантно склонился на колени перед Маргаритой, взял ее руку и поднес ее к губам. Маргарита не отняла руки.
– Согласны ли вы, – спросил он ее, – сделаться маркизой де Монгори?
– Может быть, – ответила она, скромно опустив глаза.
У мадемуазель де Пон два месяца тому назад умерла дальняя родственница, по которой она носила траур, а потому решено было сыграть свадьбу, когда окончится срок траура, то есть через три месяца.
Это решение было принято по совету шевалье д'Асти, большого поборника приличий.