Капитан, вне себя от гнева, ушел от баронессы, не подумав даже пожать ей руку. Он отпустил свою карету и пришел в отель, как простой посетитель, а потому должен был дойти пешком до набережной.
В десять часов вечера Вавилонская улица пуста и темна. Гектор шел очень быстро и размышлял со спокойствием, внезапно наступающим после крайнего нервного напряжения. Приходилось немедленно возвращаться в Африку, присоединиться к генералу, который теперь, конечно, уже считал его дезертиром, и всеми силами помешать незнакомцу явиться ранее его, иначе Марте грозила смерть. Вдруг Гектор натолкнулся на человека, шедшего ему навстречу.
— Болван! — грубо выбранился прохожий.
— Сами вы болван, — ответил Гектор сердито.
Прохожий схватил его за руку и сказал:
— Вы оскорбляете меня, сударь!
— Очень возможно! Но оставьте меня, мне некогда, я спешу.
— Сударь, — холодно возразил незнакомец, — вы толкнули меня, и у вас должно найтись время дать мне удовлетворение.
— Удовлетворение!
— В противном случае я сочту вас за труса.
— Сударь, — ответил капитан, — оставьте меня; если бы у меня было свободное время, я наказал бы вас за вашу дерзость.
— А! Если так, то я буду считать вас за труса до тех пор, пока вы не дадите мне удовлетворения. Я тоже военный.
Гектор вздрогнул. Драться значило потерять время, которое ему уже не принадлежит, и рисковать быть убитым… А кто же тогда спасет Марту? Он взял за руку прохожего, подвел его к фонарю и сказал:
— Сударь, взгляните мне в лицо. Похож ли я на труса?
— Нет.
— Однако я не могу драться с вами.
— А! Отчего это?
— Жизнь моя не принадлежит мне.
— Так кому же?
— Женщине, которую я люблю.
— Вы женаты! — усмехнулся прохожий.
Гектор, в свою очередь, посмотрел на прохожего и вздрогнул. Перед ним стоял пожилой человек с холодной насмешливой улыбкой и сверкающими глазами. Этот человек был одет во все черное, а в петлице у него был знак Почетного Легиона.
— Сударь, — продолжал Гектор, — дайте мне слово молчать о том, что я вам скажу. Только под этим условием я могу объяснить вам причину, отчего я не могу драться с вами.
— Даю вам честное слово, говорите.
— Ваше имя, сударь?
— Полковник Леон, офицер в отставке.
— Ну, слушайте, — сказал Гектор. — Я еду от женщины, которая любила меня. Письмо этой женщины, адресованное ко мне, попало в руки негодяя, желающего продать его ей за баснословную сумму. Она просила отсрочки и написала мне. Это письмо застало меня в Африке в разгар экспедиции, накануне сражения. Я дезертировал, обесчестил свои эполеты, проскакал безостановочно пятьсот лье, но все-таки опоздал. Я решил вернуться на театр военных действий, чтобы нагнать негодяя, который повез мужу письмо жены.
Полковник весьма спокойно выслушал рассказ Гектора.
— Сударь, сказал он, — вам не поспеть вовремя, да кроме того, вы уже объявлены дезертиром, и, если бы даже предположить, что вас не арестуют во Франции, вы все же будете арестованы, как только вступите на африканскую территорию.
Гектор вздрогнул.
— Письмо дойдет по назначению. Но вы хорошо сделали, что толкнули меня, а затем доверили мне свою тайну.
— Почему?
— Потому, что я могу спасти и вас, и ее.
Голос полковника звучал спокойно и убедительно.
— Вы! — вскричал Гектор. — Но кто же вы такой?
— Я уже сказал вам: меня зовут полковник Леон, вот и все.
— Но то, что вы обещаете мне, невозможно!
— Бели вы желаете убедиться в противном, я к вашим услугам.
— В таком случае говорите! Полковник вынул часы.
— Теперь одиннадцать часов, — сказал он, — вернитесь к особе, от которой вы идете, и скажите ей, что она спасена. Затем в полночь будьте на балу в Опере, в домино, с зеленым бантом на плече. Там вы узнаете, как я могу сдержать свое обещание.
— Сударь, — спросил Гектор, — знаете ли вы, что, посмеявшись надо мною, вы сделаете страшную подлость?
Минута была торжественна, а лицо полковника серьезно и благородно.
Гектор был побежден.
XV
Благодаря этой встрече капитан Гектор Лемблен и очутился на балу в Опере в домино, с зеленым бантом на плече, и затем присутствовал на заседании «Друзей шпаги», где он дал полковнику Леону клятву, обязавшую его навеки сохранить верность ужасным статутам этого общества.
***
Прежде чем следовать за событиями этой истории, необходимо перенестись в Африку на целый месяц вперед.
Ночь спускалась с высоты Атласа на ту часть африканской территории, где уже было пролито так много благородной крови; часовые и конные караульные стояли на своих постах; солдаты в полной амуниции спали в палатках, а в лагере царила мертвая тишина.
Генерал был один. Он сидел грустный, задумчиво склонив голову на грудь; на столе перед ним лежал начерченный им план кампании. Глаза его, однако, давно уже не видели его: мысли его были далеко от Африки, они перенеслись за море, туда, где находился туманный берег его родины, и он мысленно переживал последние три месяца своей жизни.
Сначала старый воин увидал себя в Бургундии, в Бельвю, в хорошеньком маленьком замке, построенном на берегу Ионны; он сидел там между стариком и молодой девушкой; эта девушка улыбалась ему той грустной улыбкой, которая привлекает к себе сердца, и его сердце, зачерствевшее в треволнениях битвы, затрепетало от неведомого дотоле волнения.
Затем мысли генерала, перелетев пространство, остановились на Нормандии, на мрачном, печальном замке, затерянном среди скал безграничного моря и однообразных огромных равнин, кое-где усеянных яблонями, растущими под туманным серым небом.
Там он снова увидал молодую девушку, все еще печальную и погруженную в думы, и приписал эту грусть и эту задумчивость первому горю женщины, для которой мух один должен заменить так долго любимых ею лиц ее семьи.
Генерал вспомнил вдруг, как она побледнела, когда он объявил ей о своем отъезде, и при этом воспоминании сердце его забилось от радости.
Потом от туманной Нормандии мысли генерала де Рювиньи перенеслись в Париж — в Париж, где царят суета и вихрь веселья, в современный Вавилон, где все самое святое может встретить оскорбителя, в Париж, гигант из грязи и кирпича, где беспрестанно сталкиваются порок и добродетель и искушение является под всевозможными видами.
Генерал увидал маленький отель, который он отделал, омеблировал, украсил исключительно для своей молодой жены, подобно зимородку, иногда выщипывающему свои перья, чтобы устроить из них гнездо для возлюбленной.
Отель был освещен как бы для праздника, во дворе было множество экипажей с гербами и целая толпа слуг; в первом этаже танцевала элегантная толпа гостей — все избранное общество, разодетое в бархат и шелк, царицей которых была Марта. И подобно тому, как у всякой королевы бывает двор, так и вокруг Марты крутился рой молодых людей с медовыми речами, говоривших ей тысячи льстивых слов — голодные волки, шныряющие вокруг дома, который охраняла честь солдата. И он почувствовал, как кровь приливает у него к сердцу, и этот человек, проведший в битве весь день на коне и жаждавший отдохновения, захотел перенестись через пространство и очутиться возле жены.
Генерал ревновал не потому, что не верил Марте, а потому, что ему было сорок пять лет, а ей едва минуло девятнадцать.
Барон Флар Рювиньи полюбил свою молодую жену так, как любят люди, продолжительное время прожившие под тропиками, девственное дотоле сердце которых любило прежде одну только славу и которые, несмотря на свою силу, хотят покорно и ласково склониться перед маленькой и хрупкой молодой девушкой, белокурой и подобной видению.
Легкий шум послышался у входа в палатку. Рювиньи поднял голову.
— Генерал… — сказал молодой офицер, поклонившись.
— Ну, что случилось? — спросил Рювиньи.
— Взвод егерей напал на дуар и привел нескольких пленников.
— Отлично! Где же они?
— В лагере, генерал, но это неважно. Один из пленных арабов разговорился дорогою с лейтенантом, командующим отрядом, и рассказал нечто очень странное, имеющее отношение к исчезновению капитана Лемблена.
Услышав это имя, Рювиньи вздрогнул.
— Как! — сказал он. — Араб знает, что случилось с несчастным капитаном?
— Да, генерал, по-видимому, это так.
Капитан был прекрасный офицер, — сказал генерал, люди, которыми он командовал, видели его замыкавшим отряд при входе в ущелье. Солдат, который ехал рядом с ним, задремал, а когда проснулся, то капитана уже не было, седло его было пусто, а лошадь шла одна. Что сталось с ним? Быть может, он упал сонный в кустарник, где арабы убили его?
Адъютант взглянул на генерала.
— Ну, посмотрим, что теперь вы мне скажете?
— Если только араб не ошибается в числах, то какой-то французский офицер явился в дуар, где этот араб был начальником. Офицер пришел один и, по-видимому, изнемогал от усталости. Он просил у арабов оказать ему гостеприимство и отдал себя под покровительство их начальника; потом он попросил у него одежду, за которую заплатил, и, переодевшись таким образом, уехал к морю. Араб предполагает, что он поехал во Францию.
— Это невозможно! — вскричал генерал. Адъютант промолчал.
— Пошлите ко мне этого араба, — приказал Рювиньи. Офицер поклонился и хотел уже исполнить приказание, когда новое лицо появилось на пороге палатки.
Это был человек лет тридцати пяти, с окладистой бородой; он был одет в фантастический мундир, какие носят в Африке туристы, сопровождающие армию с научной целью.
— Извините, генерал, — сказал вошедший, здороваясь по-военному.
Де Рювиньи ответил на поклон и знаком попросил войти, с любопытством взглянув на вошедшего. Он раньше никогда не видал его.
— Что вам угодно, сударь? — спросил он.
— Генерал, — сказал незнакомец, — я могу дать вам сведения о капитане Лемблене.
Генерал вздрогнул.
— Еще один! — вскричал он. — Вы явились, значит, опровергнуть клевету, не правда ли? Скажите мне, что он умер, что арабы убили его… скажите мне, наконец, сударь, что капитан не мог дезертировать.
— Генерал, — сказал незнакомец, — позвольте мне переговорить с вами с глазу на глаз.
Де Рювиньи сделал знак. Адъютант вышел и приказал часовому, стоявшему у входа в палатку, никого не впускать в нее.
Незнакомец сел с фамильярностью, которая оскорбила генерала, и на губах его мелькнула улыбка, как у человека, уверенного в важности своего сообщения.
— Генерал, сведения, которые я хочу сообщить, так важны, что я должен просить вас дать мне честное слово.
— В чем? — спросил его генерал.
— Что я выйду отсюда, несмотря ни на что, здрав и невредим.
— Даю вам слово, — сказал генерал, помимо желания нахмурив брови и спрашивая себя, о какой подлости этот человек намерен еще сообщить ему.
— Хорошо, — сказал незнакомец и, приняв удобную позу рассказчика, продолжал. — Капитан не умер, генерал.
— Что вы сказали?
— Капитан дезертировал.
— Это невозможно!
— Однако это правда, генерал.
— Сударь, мне нужны доказательства.
— Вы получите их, если выслушаете меня.
— Говорите, сударь.
— Капитан бежал, потому что веские причины призывали его во Францию и время не терпело.
При этих словах лицо генерала выразило страшное удивление.
— Гектор Лемблен, — продолжал незнакомец, — оставил во Франции одну из тех привязанностей, ради которых приносят в жертву все: честь, обязанности, семью, отечество.
— Дальше, сударь! — сказал генерал, сердце которого сжалось от какого-то неясного предчувствия.
— Эта женщина была в опасности, и она написала капитану.
— Ах! — вскричал Рювиньи, вдруг вспомнив. — Он получил письмо за час до экспедиции.
— Совершенно верно.
— Теперь я понимаю это бегство, сударь. Но откуда вы узнали об этом? Быть может, вы друг капитана и обращаетесь к моему великодушию, чтобы спасти его от участи, которая его ожидает.
Незнакомец покачал головой; генерал вздрогнул, заметив ироническую улыбку на его губах.
— Сударь! Капитан Лемблен нанес мне одно из тех оскорблений, которые не могут быть смыты целыми потоками крови, и я поклялся сделать с его честью то же, что он сделал с моею. Теперь вы видите, что я не могу желать его спасения.
— Чего же вы в таком случае хотите? — спросил генерал, лоб которого нахмурился.
— Какое мне дело до того, какого мнения вы будете обо мне: я мщу за себя.
— Дальше? — сухо спросил де Рювиньи.
— Я рассчитал, — холодно продолжал незнакомец, — что если любимая женщина призовет его на помощь, то он бросит все. Мне удалось украсть у моего врага единственное письмо, которое ему написала эта неосторожная женщина.
— Какая подлость! — прошептал генерал.
— Я мщу, — спокойно заметил рассказчик.
Генерал бросил взгляд, полный презрения, на своего собеседника.
— Сударь, — сказал он ему, — вы поступили умно, взяв с меня слово отпустить вас целым и невредимым.
Незнакомец пожал плечами.
— В противном случае я приказал бы расстрелять вас. Незнакомец улыбнулся, как человек, который безразлично относится к угрозам и даже предвидел их.
— Однако, — продолжал генерал, — мне непонятно, для чего вы рассказываете всю эту историю мне?
— Быть может, она заинтересует вас?
— Нисколько, уверяю вас.
Между тем де Рювиньи почувствовал, как дрожь пробежала у него по телу, у него, храброго воина, когда незнакомец пристально посмотрел на него.
— Неужели вы думаете, что история капитана Лемблена вас не касается?
— Сударь!
— Генерал, вы знаете мужа этой женщины.
— Я?
В этом единственном слове, вырвавшемся под влиянием удивления, звучала угроза.
— Как я уже сказал вам, — холодно продолжал незнакомец, — вы знаете мужа, даже очень близко, а так как я должен передать ему письмо…
— Ну так и обращайтесь к нему! — вскричал с лихорадочным нетерпением де Рювиньи.
— Я это и делаю, — отчеканил свои слова незнакомец.
Ни раскаты грома, раздирающие тучи, ни землетрясение, конвульсивно колеблющее землю, ни Везувий, поглотивший города в потоке своей лавы, не произвели бы на генерала такого впечатления, как четыре слова незнакомца: «Я это и делаю».
Итак, он был этим мужем.
Сначала он бессмысленно взглянул на человека, стоявшего перед ним, затем подумал, что он попросту сделался игрушкой кошмара. Из груди его вырвался крик, глаза засверкали от гнева и, схватив пистолет, он зарядил его и направил на незнакомца.
— Сударь, я изменю своему честному слову: я убью вас. Незнакомец и бровью не повел: он спокойно вынул из кармана бумажник, отыскал там письмо и положил его перед генералом.
Де Рювиньи взглянул на почерк, и пистолет выпал из его рук. Затем, взяв письмо, он внимательно прочитал его с начала до конца, прочитал и подпись, которую поставила неблагоразумная женщина. Марта написала свое имя полностью, равно как и адрес капитана Гектора Лемблена, что служило доказательством, что письмо назначалось именно ему.
У генерала закружилась голова. Он вскочил и, как тигр, заметался по палатке, судорожно запуская ногти в грудь, с лицом, покрытым холодным потом, конвульсивно искривленными губами и дыбом вставшими волосами. Потом, повернувшись к незнакомцу, как гром, обрушившемуся на него, смерил его взглядом, полным презрения и ненависти, и рукою указал ему на дверь палатки.
— Пошел вон! — приказал он. — Вон, негодяй!
И этот человек с железной волей, которого солдаты прозвали львом, как приговоренный к смерти, упал на колени; слезы ручьями бежали у него из глаз, он глухо прошептал:
— О, Марта!.. Марта… вы, которую я так любил!..