Король уже спускался на встречу гостям, радушно приглашая их во дворец. Ногарэ задумчиво теребил манжет. Все проследовали в парадный зал дворца, и расселись вокруг накрытого стола, стоявшего посреди залы. Герцогиня была ослепительна. Платье цвета червонного золота с расшитыми по полю желто-золотыми Лилями, как бы подчеркивало, кто здесь имеет право на ношение этого герба, в открытую кидая вызов королевской мантии с лилиями. На рыжих волосах сияла огромными бриллиантами удивительной красоты корона, в центре которой выделялся своим размером изумруд, какого-то неземного глубоко-зеленого цвета. Рыцарь был в своем излюбленном угольно-черном одеянии с серебряной отделкой. Паж, стоявший за спиной хозяйки походил на лесного эльфа.
– Это посланцы Люцифера, – Шепнула одна дама другой, – Посмотри на нее и на него. Она сама смерть, настолько она бледна. А он просто…
– …сам Люцифер, – Подхватила ее подруга, – Как же я хочу с ним познакомиться!
Король склонился к гостье, предлагая откушать, и завел с ней беседу. Время тянулось незаметно, во взаимных комплементах, сплетнях, и ничего незначащих обменах любезностями.
Вдруг Ногарэ уловил слово «Фландрия» промелькнувшее в беседе. Фландрия была для него как зубная боль. Захватив этот цветущий кусок земли с его ремесленниками, городами и пастбищами, он считал, что сделал удачный ход. Тем более что все было продумано и заранее купленные горожане из среды самых алчных, предварительно криком кричали, зовя к себе франкских рыцарей. Но теперь в этом котле все бурлило и кипело, варево под именем «Фландрия» готово было вырваться из котла. Поэтому он отложил недоеденный кусок и, делая вид, что рассматривает налитое в бокал вино, прислушался. Дама щебетала про сукна, выделываемые в Брюгге, про его каналы, про городскую башню Белфри возвышавшуюся в центре города. Она даже как бы невзначай посмеялась, что название ее означает «звон свободы» и колокол, звонящий на ней к заутрене, всегда нес голос свободы. Потом так же мимоходом упомянула, что, мол, ходят слухи, что фламандские арбалетчики лучшие в мире и что им не страшна никакая рыцарская конница, тем более не Орда, а наместнические дружины и наемники. На возражения короля, опять защебетала, что она в воинском деле ничего не понимает, и с этим надо обратиться к ее спутнику, но ненароком упомянула, что герб Фландрии Имперский лев, и является она областью прямого имперского подчинения, округом ремесленного производства и морской торговли. Затем разговор ушел на фламандские кружева, сукно, цветы и морские прогулки.
Второй раз Ногарэ встрепенулся, когда захлебываясь в упоении, но, по-видимому, ничего не понимая в том, о чем рассказывает, описывала королю, что такое соборное собрание. Она, по ее словам, много поездила, и ее сильно поразило, что во многих провинциях и уделах наместники собирают всех представителей главных сословий:
сражающихся, молящихся и кормящих и советуются с ними по главным решениям своим. Она опять заахала и заохала, как это мило и правильно. Но вскоре разговор ушел в другую сторону и Ногарэ опять потерял его нить.
Это он потом не раз вспомнит этот день. И тогда, когда, рано утром по зову колокола поднимут в Брюгге восстание горожане, потом получившее название «Брюггской заутрени», и тогда, когда в битве при Крутре фламандские арбалетчики наголову разобьют рыцарей короля. Вспомнит Ногарэ, этот день, когда по приказу из Имперского центра создадут при короле Генеральные штаты, высшее сословно-представительское учреждение, контролирующее действия короля. Но все это будет потом, а пока он заметил, как закашлялась герцогиня и быстро приложила к губам, тонкий платок. Как неуловимым движением спрятал его паж, но он успел заметить пятна крови на нем.
– Умирает, чахотка, – Подумал он.
Рыцарь наклонился к своей спутнице, шепнул ей что-то, и они засобирались откланяться. Дальнейшее его не интересовало. Он так ушел в себя, что совершил непростительную ошибку, которую вспоминал все годы до смерти и которую вспомнил на смертном одре. Он не послал за ними соглядатаев, решив, что утром прицепит к ним своих людей.