Когда Офелия своими глазами увидела Книгу, от которой зависела ее судьба, руки девушки инстинктивно к ней потянулись. Может быть, раскрыв эту тайну, она вырвется на свободу?
– Нет, не она!
Мрачный возглас прозвучал как похоронный колокол. Торн впервые с самого начала церемонии подал голос. Он словно ждал именно этого момента.
– Не она! Я!
Фарук, все еще сидевший на корточках с Книгой в руках, поднял глаза на Торна, недоуменно мигая, словно внезапно разбуженный человек.
– Я прочту вашу Книгу, – повторил Торн непререкаемым тоном. – И это произойдет, когда мне передастся дар моей жены и когда я научусь им пользоваться. Так записано в нашем договоре.
Торн спрятал свои часы, сунул руку во внешний карман кителя и резким взмахом развернул бумагу с печатью. Вторая его рука по-прежнему крепко сжимала плечо невесты. Офелия знала, что этот жест свидетельствует вовсе не о любви или заботе. Торн недвусмысленно дал понять Фаруку и придворным: он, и только он имеет исключительное право на ее дар чтицы.
Офелия содрогнулась всем телом. Из множества открытий, сделанных ею на Полюсе, это оказалось самым отвратительным. Церемония передачи Дара была частью свадебного ритуала, во время которого супруги обменивались своими волшебными свойствами. Торн сознательно скрывал от Офелии, что организовал их свадьбу с единственной целью – перенять от нее свойство читать вещи и самому выступить перед Фаруком в роли чтеца. От матери он унаследовал сверхъестественную память и надеялся, что она, в сочетании с даром Офелии, поможет ему пройти вспять по времени достаточно далеко, чтобы расшифровать Книгу Фарука.
Торна не интересовала историческая ценность этого документа, он заботился только об удовлетворении собственных амбиций.
– Возьмете ли вы под свое покровительство мою невесту и мою тетку до самого дня свадьбы? – настойчиво повторил Торн. – А также всех жителей Анимы, которые прилетят на Полюс, дабы укрепить добрые дипломатические отношения между нашими ковчегами?
Северный акцент в устах Торна сейчас звучал еще более резко, чем обычно. Чувствовалось, что ему невыносимо трудно просить Фарука о милостях. Беренильда же хранила спокойное молчание. Нужно было уж очень хорошо знать эту женщину, чтобы уловить в ее медовой улыбке скрытую тревогу.
Офелии казалось, что все они вместе разыгрывают комедию на сцене театра, перед публикой, которая только и ждет малейшей оплошности, чтобы освистать их. Каждое слово, каждая интонация, каждый жест приобретали здесь особую значимость. Но на этой театральной сцене Торн был самым главным ее соперником. По его вине она всегда будет выглядеть всего лишь бледной тенью супруга.
Фарук с мрачной миной перечитал статьи договора, который вручил ему Торн, потом спрятал Книгу за пазухой и стал медленно, мускул за мускулом, сустав за суставом, распрямляться, пока не поднялся во весь рост. Уж на что Торн был великаном, но Фарук рядом с ним выглядел гигантом.
– Раз она только и умеет, что читать, а я не могу заставить ее читать, – сказал он раздельно, – то чем она может быть мне полезна? Я держу в своем окружении только тех, кто умеет меня развлекать.
Вот он, решающий момент: теперь или никогда! Офелия шагнула вперед, заставив Торна отпустить ее плечо, и подняла глаза, принуждая себя смотреть Фаруку прямо в лицо. Это причиняло невыносимую боль – ну и пусть, тем хуже!
– Монсеньор, я не умею развлекать, но могу быть вам полезной иначе. На Аниме я заведовала музеем и могу открыть такой же здесь. Музей – это как память, – многозначительно сказала она, подчеркнув последнее слово. – Почти как ваш блокнот.
Офелия не могла видеть выражение лица Торна – он стоял позади нее, – но зато хорошо разглядела лицо Беренильды, с которого сошла улыбка. Попросив девушку произвести хорошее впечатление на Духа Семьи, она уж точно подразумевала не это. Офелия постаралась не обращать внимания на перешептывание шокированных придворных, теснившихся вокруг эстрады. Своим предложением она, вероятно, нарушила добрую половину правил этикета.
– Что это за музей, которым вы заведовали? – спросил Фарук.
– Музей древней истории, – объяснила Офелия, радуясь тому, что разбудила его любопытство. – Все, что имело отношение к прежнему миру. И я, разумеется, могу адаптировать его к вашим историческим источникам.
Фарук и впрямь выглядел заинтересованным, и на какой-то момент Офелия вообразила, что ей удалось завоевать себе музей, независимость и свободу. Она не поверила своим ушам, когда услышала ответ, тотчас запечатленный пишущей машинкой секретаря: