Уголком глаза она заметила дверь. Ее очертания слабо мерцали, как мираж, а когда она обернулась, чтобы посмотреть на нее прямо, она исчезла. Но пока она пристально смотрела на стену, заставляя ее подчиниться, она медленно таяла, как бы смущаясь и застигнутая врасплох. Пыль покрывала дверную ручку и лепнину, как будто ее не трогали десятилетиями. А на фасаде висела потускневшая латунная табличка с надписью «Комната Монументов».
— Благодарю, — формально сказала Элизабет, открывая дверь. Она полагала, что с потенциально разумными магическими домами, равно как и с книгами, следует быть вежливой.
— Не стоит меня благодарить, Скривнер, — сказал Натаниэль с пола. Он все еще заглядывал в щели в плинтусе, ползая по нему на руках и коленях. — Я встану для тебя на четвереньки, когда пожелаешь.
Не отрывая взгляда от двери, Элизабет потянулась вниз, взяла его за руку и подняла на ноги.
— Ах, — сказал он, просветленный. — Конечно, я должен был догадаться — твоя невосприимчивость к магии не позволяет комнатам скрываться от тебя. Хотя, похоже, тебе пришлось немного похулиганить, — добавил он, заметив, что Элизабет все еще смотрит на дверь; у нее было ощущение, что в противном случае она снова попытается исчезнуть. Убрав трость под мышку, он взялся за ручку двери.
Как только дверь открылась, Элизабет поняла, что Сайлас имел в виду, говоря о некоторых проблемах. Помещение очень напоминало тесную каталожную комнату Королевской Библиотеки со старыми деревянными ящиками, расставленными вдоль стен от пола до потолка, но в данном случае большинство ящиков висели открытыми и перекошенными. Теплый, сиропный свет, льющийся через многостворчатое окно, мерцал тенями десятков гримуаров, хаотично порхающих в воздухе. За десятилетия отсутствия присмотра все они совершенно одичали: на пыльных половицах валялись истрепанные страницы, а два маленьких гримуара налетели на третий и начали его разрывать.
— Нет! — закричала она и бросилась внутрь, чтобы прекратить драку. Разбирая три гримуара и отбиваясь локтями от вырывающихся страниц, она заметила, что на каждом из открытых ящиков висит пожелтевшая, облупившаяся этикетка с указанием годов: 1511–1515, 1516–1520 и так далее.
— С тобой все в порядке, — сказала она потрепанному гримуару, слабо трепыхавшемуся в ее обхваченных руках. — Не волнуйся. Я тебя починю.
Неудивительно, что сбежавшие гримуары перессорились между собой. Старшие не соглашались с изменениями, записанными в младших, младшие обижались на устаревшие мнения старших. Ящики предназначались не только для упорядочивания, но и для того, чтобы держать их отдельно друг от друга. Отсортированные в хронологическом порядке, они помещались вместе с другими гримуарами, которые им нравились или, по крайней мере, которые они не пытались разорвать на части.
— Боже мой, кажется, этот гримуар съели, — сказал Натаниэль, глядя на маленькую груду кожи и пергамента в углу. Он только что вошел, его трость постукивала по пыльным половицам.
Гримуары как один замерли, повернувшись в его сторону.
— Тебе лучше пригнуться, — сказала Элизабет, но ее предупреждение прозвучало слишком поздно. Шквал чернильных приборов уже разлетелся по комнате.
***
Быстро стало ясно, что прочесать записи семьи Торн будет нелегко. Натаниэль заморозил все гримуары заклинанием — они неподвижно висели в воздухе, окруженные пульсирующими контурами изумрудного света, — но их было несколько десятков, и они страдали от самых разных недугов. Среди них распространилась инфекция Белого Мотылька, что неудивительно, ведь эта магическая плесень процветает в теплых, плохо проветриваемых помещениях, а кроме того, в большинстве гримуаров не хватало страниц, вырванных в результате десятилетних разборок.
Такое пренебрежение раздражало Элизабет, но, тем не менее, она должна была признать, что ей было весело. Ей не нравилось ничего больше, чем быть окруженной книгами, и она продолжала узнавать новое о колдунах, находя интересные фрагменты в гримуарах и спрашивая о них Натаниэля, например,
— Почему они укрепили крепостные стены и установили разводной мост в 1587 году?
— Вероятно, мы были в центре вражды, — ответил он, прищурившись на гримуар, который он перевернул вверх ногами, а затем снова вправо; она догадалась, что это был тот гримуар, который она рассматривала ранее, и текст которого выглядел перевернутым независимо от угла. — Колдуны осаждали дома друг друга, когда в семьях возникали разногласия — по поводу браков, политики, того, кто из троюродных братьев должен унаследовать демона, и тому подобное. Иногда это длилось годами. Они оживляли статуи, запускали друг в друга метеориты… Вот почему Реформы получили такую широкую поддержку в обществе. Всем надоело, что колдуны воюют друг с другом на улицах.
— Тогда, наверное, котел с горячим маслом имеет смысл, — нахмурившись, сказала Элизабет, просматривая свой собственный гримуар. — А как же импортные крокодилы?
Натаниэль усмехнулся, его зубы ярко блестели на измазанном чернилами лице.
— Естественно, они предназначались для рва.
Элизабет представила себе, как Мёрси бьет крокодила метлой, перебираясь через родовой разводной мост поместья Торн. В животе зашевелилось беспокойство. Мгновение спустя она вспомнила, почему.
— Натаниэль, насчет Мёрси… — Она заколебалась. Это казалось нелепым, но она должна была спросить. — Сайлас когда-нибудь убивал слуг?
Натаниэль вздрогнул. Он медленно опустил гримуар в руки.
— Очевидно, слуги время от времени исчезали при подозрительных обстоятельствах. Когда мне было восемь или около того, пропал дворецкий по имени Хиггинс; я подслушал, как родители обсуждали, что с ним могло случиться, однажды ночью, когда я должен был быть в постели. Конечно, это мог быть и не Сайлас. В таком городе, как Брассбридж, с людьми может случиться много чего.
— Но ты думаешь, что это был он.
— А, ну да. По словам моих родителей, Хиггинс был печально известен тем, что оставлял отпечатки пальцев на серебре.
Элизабет сглотнула. Она подумала о Мёрси, впервые работающей в большом доме, взвалившей на себя десятки новых обязанностей без должной подготовки. Добровольно ли она согласилась на эту работу? Возможно, у нее не было другого выбора. Элизабет не задумывалась об этом раньше, но, полагая, что помогает Мёрси, она, возможно, загоняла девушку в ловушку жизни, которой та не хотела.
Натаниэль наблюдал за ней.
— Сайлас не причинит Мёрси вреда, я обещаю. Он просто драматизирует ситуацию, когда в доме все делается не так, как ему нравится.
— Тогда почему ты приказали ему не убивать ее? — Элизабет точно знала, что Натаниэль был морально против того, чтобы отдавать Сайласу приказы. Она лишь однажды видела, как он это делал, и это было редкое исключение.
Он пристально смотрел на нее серыми глазами в янтарном свете. Ромбовидные стекла окна отбрасывали тени на его лицо. Натаниэль впервые задался вопросом, откуда исходит солнечный свет: они должны были находиться во внутренней части дома, где нет окон, и за все часы, что они находились внутри, качество света ни разу не изменилось, застыв в вечном золотом часе. Наконец Натаниэль сказал:
— Я безоговорочно доверяю ему. Я готов отдать свою жизнь в его руки без раздумий. Я делаю это ежедневно, каждый раз, когда он завязывает мне галстук. Но хотя я и не верю, что он причинит вред кому-то из членов нашего дома, я не собирался соизмерять свое доверие к нему с жизнью Мёрси. Сайлас это понимает.
И, возможно, даже одобряет, подумала Элизабет. Она все еще не до конца понимала тот странный танец, который происходил между ними, то хрупкое равновесие, которое они поддерживали между опасностью и пониманием. Возможно, она никогда и не поймет. Сколько бы она ни доверяла Сайласу, она никогда не сможет сделать это с такой же сложностью, как Натаниэль, который видел, как демон убил его собственного отца, и после этого немедленно вызвал его обратно.