Так думал я, тайком наблюдая за «Болотным замком». Но не тут-то было! Прошел час, второй, третий…
Ни одна живая душа не посетила ветхую дачу и не покинула ее.
Я устал. От неудобного сидения под елкой у меня заболели плечи и шея, затекли ноги. Пришлось вылезти из укрытия и чуть-чуть размяться. Мучительно хотелось курить. Но, боясь привлечь к себе внимание табачным дымом, я терпел.
Прошло еще два часа. Всё оставалось по-прежнему: я был один среди этих пустынных, забытых людьми мест. В замке не раздавалось ни стука, ни шороха. А кругом разлилась такая тишина, что даже трусливый зайчишка и тот вылез на полянку перед дачей и стал безбоязненно выщипывать из пышного пахучего разнотравья свою излюбленную кислянку — заячью капустку.
Я сфотографировал обедающего русака. Однако не для этой же цели я сюда приполз на животе и маялся почти пять часов, скрючившись в три погибели под елкой! Надо было что-то предпринять решительное. Не сидеть же здесь до утра сложа руки!
«Приготовиться к атаке!» — скомандовал я самому себе и затем с криком: «Даешь!» — бросился через поляну к старой даче.
Еще на бегу, помня о скопище летучих мышей, я бросил на веранду свою палку и через минуту взбежал на крыльцо.
Бесплодная атака! «Противника» не было. Я обошел все помещения замка. Они были пусты. Исчезли и верстак, и ящик с инструментом, и рабочие заготовки. Исчезло всё, даже стружки. Замок был пуст. Лесные невидимки покинули его.
Грустным я притащился домой. И вот тут-то, как говорится, и «прорвался мешок». А из него, словно горох, посыпались происшествия.
Еще у калитки я услышал громкий голос и торопливую, раздраженную речь своей хозяйки. Она ругала сына. Я не вслушивался. Кроме того, у Насти, когда она волновалась, была привычка проглатывать слова, и я не сразу понял, в чем дело. Только войдя в сад, я увидел Костю. Вид у него был необычный. Молчальник сидел на скамейке, виновато болтая забинтованной ногой. И коленку и щиколотку украшали толстые марлевые повязки. Руки Кости в многочисленных ссадинах и царапинах были закапаны йодом. Мать хлопотала и суетилась около него, рассерженно покрикивала:
— Полюбуйтесь на этого остолопа! Вы думаете, это мой сын, школьник Костя Гущин? Ничего подобного! Это грязная черепаха… Она собирает битые бутылки, булыжник, ржавые гвозди, железо и колючую проволоку. Вы хотите знать — зачем? Спросите у черепахи сами. У меня не хватает ума догадаться, зачем… Жаль, нет отца! Он бы всыпал сыромятным ремнем этому вонючему сборщику утиля по первое число!
— Анастасия Васильевна, в чем дело? — спросил я. — Что случилось?
— Что? — повернулась она в мою сторону и кинула на меня такой недовольный и укоряющий взгляд, словно я перед ней в чем-то очень провинился. — А вот что… — Она сунула мне какую-то мокрую, грязную оберточную бумажку. — Написали бы про них в «Ленинских искрах». Очень полезно прохватить таких оболтусов в газете. Вишь, чем занимаются! Нет, чтобы по-культурному книжки почитать, ума-разума занять у хороших ребят! Нет! Всюду лезут сломя голову. Да сиди ты, шут тебя разбери, несчастный олух! — резко закричала она на Костю. — И не тронь грязными ручищами… еще какую бациллу себе в кровь посеешь. Я сейчас пластырь принесу. Дурень несчастный, прости господи!
Она пошла в дом. А я развернул запачканную, подмокшую бумажонку и прочитал:
ПРИГЛАСИТЕЛЬНЫЙ БИЛЕТ
Дорогой Дима Кубышкин!
Приглашаем тебя сегодня к 10 часам утра на плотину для участия в массовой операции под названием «Черепаха».
Лучшие получат премии.
С приветом Лесные невидимки
Я с недоумением посмотрел на Костю:
— Кто это — Дима Кубышкин?
— Так… Соседский парнишка…
— А ты, Костя, тоже участвовал в операции «Черепаха»?
— Ну, участвовал…
— И что скажешь? В чем заключалась эта операция?
— Ну, пляж очищали, убирали там барахло разное и всё…
На крыльце появилась хозяйка.
— Они так доубирались, — откликнулась она, — что руки, ноги и даже башки себе поразбивали. Вот полюбуйтесь на этого инвалида!
Я живо достал из кармана блокнот и перелистал его. Мне сразу на глаза попалась вчерашняя запись:
«— Алло! Зекс?
— Есть, Зекс!
— Операция «Черепаха» завтра в десять ноль-ноль.