Маршруты моих охотничьих походов становились все более отдаленными. Я поражался богатству окружающего, фактически непуганого животного мира. Чем дальше от лагеря, тем чаще мне попадались на снегу следы тетеревов и глухарей. Лес был буквально испещрен заячьими тропами и следами лис. Я вспугивал горных козлов-гуранов и видел лежки осторожных маралов. Однажды два монгола из нашей партии принесли убитую рысь и тут же сняли с нее великолепную шкуру на малахаи. Увидев рысь и вспомнив ее повадку нападать с дерева, я стал внимательнее ходить по лесу и брать с собой большой нож, собственноручно сделанный еще в Бор-Ундуре из полотна циркулярной пилы. Однако с рысью мне встретиться так и не пришлось.
Изобилие дичи в монгольских степях и лесах, так же как и рыбы в Керулене и других реках, где мне посчастливилось ловить ее, вполне объяснимо — из всего, что летает, плавает или бегает монголы охотились только на степных дзеренов и тарбаганов. Первых они сдавали по мясопоставкам государству, а шкурки вторых миллионами шли на экспорт. Даже когда кто-нибудь из моих рабочих подстреливал одного-двух тетеревов, тучами слетавшихся с окрестных гор в долину, чтобы подкормиться зернами из плохо обмолоченных копен ячменя, то они приносили птиц ко мне в юрту:
— Ешь, начальник!
На мой вопрос, почему они не едят сами, отвечали:
— Мы их едим, но не любим чистить.
За два года, прожитых в Монголии, я убедился, что эта страна в те годы представляла огромный естественный заповедник, обитателям которого суждено было в ближайшем времени если не исчезнуть совсем, то сильно пострадать под неумолимой поступью цивилизации, привносимой, в основном, моими соотечественниками.
Однако я снова отвлекся от темы своего повествования. Продолжим его.
Всю зиму свои охотничьи походы я совершал в наиболее нетронутых местах, преимущественно, в верховьях ручья Суцзуктэ. Там почти не осталось мест, в которых я бы не побывал со своей верной винтовкой. Однажды в выходной день, в поисках новых охотничьих угодий с полноценными стаями, я решил разведать те места, где ручей, зажатый склонами двух сходящихся хребтов, поворачивал в долину. Был солнечный прозрачный день. Воздух, насыщенный сложной комбинацией едва уловимых запахов подтаивающего снега, нагретой сосновой хвои и готовых проснуться веток багульника, предвещал приближение весны.
Пройдя вдоль дороги до того места, где она вместе с ручьем сворачивает в долину, я решительно повернул в противоположную сторону и вскоре поднялся на невысокий увал, поросший светлым лесом с преобладанием старых берез.
За увалом, как зеркальное отражение Суцзуктэ, простиралась еще одна долина, названия которой я не знал. Я не стал в нее спускаться, а пошел по водоразделу навстречу вздымавшемуся впереди высокому скальному массиву, сложенному из вертикально стоящих и сильно разрушенных выветриванием пластов известняка. В своем стремлении достичь подножия скал я был настолько прямолинеен, что вначале не обратил внимания на небольшие возвышенности, разбросанные справа и слева от моего направления, пока одна из них не встала прямо передо мной.
Только после этого я присмотрелся к ним внимательнее. Они были разных размеров в поперечнике и по высоте, но у всех были и общие признаки — правильная округлая форма и плоские вершины. Похоже, что это были курганы искусственного происхождения. Я поспешил подняться на один из них, оказавшийся на моем пути. В его центре я увидел глубокую яму, на дне которой сохранились остатки бревенчатого сруба, заполненного снегом. Осмотр ближайших курганов показал аналогичную картину с той лишь разницей, что некоторые срубы совершенно разрушились или заплыли грунтом. На внешних и внутренних склонах курганов росли березы и сосны примерно такого же возраста, что успели прорасти на развалинах рудничных домов.
Заинтригованный своим открытием, я совершенно забыл об охоте и принялся обходить курганы. Их было множество, я насчитал несколько десятков и сбился со счета. Располагались они на довольно обширной площади по обеим сторонам увала вплоть до подножия скал. В попытке разобраться в их происхождении, я сначала подумал, что они представляют собой древние могильники, подобные скифским курганам причерноморских степей. Однако те обычно находятся на значительных расстояниях друг от друга, а эти расположены кучно. Не похоже. Внезапно меня осенило — это же шурфы, пробитые золотодобытчиками компании в те же годы, что и наша штольня. Действительно — жила расположена поперек сопки и при ее выветривании, продолжавшемся в течение миллионов лет, смыв золотого песка должен был происходить именно по увалу и его склонам. Версия мне понравилась и показалась вполне правдоподобной. Странно только, что мои геологи никогда ничего не говорили об этой осыпи и этих шурфах. Но если по какой-либо причине им это неизвестно, то мне суждено стать первооткрывателем. Взволнованный еще одной загадкой долины Суцзуктэ, я отправился домой.