Мы пошли в комнату Анн-Мари. Сперва надо было подняться на второй этаж, где располагались комнаты бабушки и дедушки. А оттуда вела крутая, почти как стремянка, лестница на чердак. Там жили все четверо детей. У старших девочек — Лис и Эвы — была одна большая комната на двоих. А у Анн-Мари и Йенса — по собственной каморке. Пол громко скрипел при малейшем прикосновении.
Толком поиграть мы не успели. В основном мы рассматривали всякие вещи, как это обычно бывает, когда приходишь к кому-нибудь в первый раз. Я копалась в ящике с игрушками, непрерывно восклицая: «Ух ты, вот это да!» А Анн-Мари сидела на кровати, скрестив ноги и надвинув шляпу на глаза, и только отмахивалась: «А-а, старье».
Когда за мной вернулась мама, мы только начали играть, и мне очень не хотелось уходить. Но дома собирались ужинать, так что остаться я не могла. Решили, что Анн-Мари пойдет с нами. И мы играли у нас дома до позднего вечера.
Когда она ушла и меня уложили в постель, я никак не могла заснуть. Я мысленно повторяла всю нашу встречу так же, как позднее прокручивала в памяти любовные свидания. Мгновение за мгновением, словно в замедленной съемке. Иногда я полностью останавливала картинку и долго всматривалась в нее, прежде чем вновь запустить фильм. Только проделав это несколько раз, я смогла успокоиться и заснуть. Некоторые события настолько важны, что их просто невозможно прочувствовать, пока они происходят. Потребуется немало времени, прежде чем на них можно будет посмотреть со стороны и по-настоящему пережить.
После этого мы до самого конца лета играли вместе каждый день. Анн-Мари сделалась моей лучшей летней подругой.
Но от этого она так и не стала привычной и предсказуемой. Ее всегда окружало сияние — сияние золотистого меда и яблочного сока.
~~~
Наш летний домик строился осенью 1960 года, и летом 1961 года мы уже смогли туда въехать. Участок у нас был равнинным, но под тонким слоем земли находилась настоящая скала, и для того, чтобы засеять газон и посадить кусты и всякие растения, папе пришлось завезти туда огромное количество чернозема. Я помню грузовик, ссыпавший громадные кучи пахучей коричневатой земли, выползавших оттуда дождевых червей и то и дело поблескивавшие загадочные сантиметровые осколки бело-синего фарфора, керамики и стекла. Пока земля лежала в кучах, казалось, что если ее разбросают по участку, нас ею просто завалит. Но когда чернозем разровняли и утрамбовали, от него каким-то мистическим образом почти ничего не осталось. Должно быть, земля просочилась в невидимые щели и полости горы. Участок опять оказался голым и неплодородным, и пришлось заказывать новую кучу земли. А постепенно и она сделалась совершенно незаметной. Казалось, что гора просто поглощала землю.
В то первое лето папины руки, обычно чистые, какими и должны быть руки практикующего зубного врача, все время были в земле. С помощью лопаты, тачки и взятого напрокат катка он изо всех сил старался подкормить наш голый участок. Но почва у нас была прямо как те тощие люди, которые могут есть сколько угодно жирной пищи и не полнеть. Все куда-то улетучивалось.
Под конец стало понятно, что эта затея разорительна. Папе не хотелось прослыть фанатиком, и почву оставили в покое. В итоге у нас получился сад с непритязательными и выносливыми растениями. Запланированные изначально виды растений так и остались в проекте, и мне не довелось увидеть, что таили в себе те экзотические названия: тибетская летняя примула, африканская голубая лилия, белый рододендрон Cunninghams White, корейский арункус двудомный и синий гелиотроп.
Первое лето запомнилось мне как «земляное лето». Пахучая земляная гора, на которую я пытаюсь взобраться. Моя «работа»: подражая папе, я копаю землю маленькой желтой лопаткой и утрамбовываю ее звенящей, крутящейся игрушкой на палке, которая действительно имела некоторое сходство с катком.
Второе лето запомнилось мне как «лето, когда я подружилась с Анн-Мари».
До этого я чувствовала себя довольно одинокой. Братьев и сестер у меня не было. Позднее я поняла, что маме хотелось еще детей, но папа считал, что одной меня вполне достаточно. У него с детства сохранились неприятные воспоминания о куче детей и постоянной тесноте. В нашей городской квартире, и даже потом, когда мы переехали на собственную виллу, у нас всегда имелась отдельная комната, которая совершенно не использовалась. Я долго думала, что она предназначена для моих будущих братьев и сестер. Мне даже кажется, что так мне говорила мама, сама в глубине души на это надеясь. Но папе просто-напросто хотелось, чтобы в доме была лишняя комната. Иметь никому не нужную комнату считалось верхом роскоши. Ее называли комнатой для гостей, но никакие гости там ни разу не жили.