— Должно быть, в ее воспоминаниях о тех днях только тот пух из подушки ассоциировался с чем-то позитивным, — заметила я. — Тот дикий, бунтарский снегопад был ее отчаянным протестом, ее отказом, который она сохранила у себя в душе.
Мы шли по тропинке, и я видела обе дороги, реальную и несуществующую, словно два изображения одновременно. Они то и дело расходились. Маленькая тропинка избирала путь покороче, который был не под силу старой дороге, а иногда ей приходилось идти в обход, огибая появившиеся только недавно кусты.
Я заметила, что они неустанно теснят нас влево. Тропинка не выдерживала давления со стороны леса. Постепенно растительность совсем столкнула ее со старой дороги. Я уловила этот момент. Оцарапавшись о торчащую ветку ежевики, я сделала шаг влево. В следующий раз, когда показались ветки ежевики, я отшагнула заблаговременно. Дальше я уже так и пошла по траве, слева от тропинки.
— Там, наверху, болото, где мы ловили лягушат. Помнишь? — спросил Йенс.
Мы открыли калитку и зашли на пастбище. Хотя бы оно еще не целиком заросло. Тут явно паслись лошади, поскольку мы периодически натыкались на лошадиный навоз. Открытый осенний ландшафт, желтеющая трава, низкие каменные заграждения и пылающие кусты шиповника напомнили мне Англию. Если бы не серые горы вокруг, в любой момент можно было бы ждать появления охотников на лошадях.
— Мне не дает покоя еще одно происшествие, — продолжал Йенс. Теперь он шел рядом со мной, и во время рассказа я могла за ним наблюдать. — Дело было весной 1973 года, то есть через год после исчезновения Майи. Папа всю зиму прожил в Гётеборге. Они с мамой тогда еще не развелись. Мы точно не знали, как все сложится в дальнейшем. Вернется ли он к нам с мамой и Майей или останется в Гётеборге. Как бы там ни было, мы поехали с ним повидаться. Наш приезд был его идеей. Принимать нас дома он не хотел — мы, собственно, даже не знали, где он живет, он нам этого не сообщал, — а предложил пойти вместе поесть. Он собирался угостить нас ужином в китайском ресторане. Мы не виделись с отцом с тех пор, как он осенью уехал от нас, только разговаривали по телефону.
Все не задалось с самого начала. Мы никак не могли найти нужный ресторан. Папа описал дорогу очень приблизительно, сказав, что это совсем рядом с Авеню и там любой скажет, как дойти до ресторана «Минг». Тем не менее, кого бы мы ни спрашивали, никто этого ресторана не знал, и к тому времени, когда мы, наконец, его отыскали, папа прождал уже больше получаса и успел прилично набраться саке. За ужином они с мамой поругались. Папа был пьян и громко кричал, а мама плакала. Я увел Майю к аквариуму, и мы стали кормить рыбок рисом и кусочками «утки по-пекински». Китайцы делали вид, что ничего не происходит, неслышно ходили вокруг, подбирали осколки рюмки, которую папу угораздило уронить на пол, кланялись и улыбались. Мы были единственными посетителями. Когда папа стал расплачиваться, у него не хватило денег, и маме пришлось добавить.
Когда мы с распрощались с отцом и отправились обратно на вокзал, по пути нам попалась маленькая галерея. Она находилась в подвале, и мы бы ни за что не обратили на нее внимания, если бы не Майя, которая внезапно остановилась перед окном и отказалась идти дальше. Что-то там, внутри, ее заинтересовало. До отправления нашего поезда оставалось еще много времени — мы не рассчитывали, что свидание с отцом оборвется так резко, — и мама предложила зайти.
Выставка оказалась очень странной. Там были различные предметы, сделанные преимущественно из природных материалов. Я помню череп косули в капюшоне из фольги и с обвитыми пухом рогами. Птичьи домики, заполненные шариками репейника и осиными гнездами. Клетку из веток, в которой висело оторванное птичье крыло, и другую клетку с позолоченным яйцом. Большой рыбий скелет, одетый в плащ из травы, переплетенной с серебряными нитями.
Все это вполне могло бы оказаться творчеством какого-нибудь примитивного племени, если бы не вкрапления золотой и серебряной краски и фольги, которые ассоциировались у меня с веком космоса.
Мама пришла в восхищение, и мы поинтересовались, кто все это сделал. Хозяйка галереи сказала, что художницу зовут Кристина Линдэнг. Мама спросила, есть ли о ней какая-нибудь информация. Хозяйка указала на стол в последнем зале.
На столе стояла большая фотография в рамке. На ней была изображена молодая девушка с длинными, расчесанными на прямой пробор волосами и большими, серьезными глазами. Рядом с фотографией горела свеча. Это походило на алтарь. Еще на столе лежала гора буклетов. В них не перечислялись, как это бывает обычно, художественные школы, стипендии и выставки, а содержались лишь скупые сведения об имени художницы, годе ее рождения и месте проживания. Кроме того, имелась совершенно невероятная информация: в ноябре 1972 года художница исчезла, и, скорее всего, ее уже нет в живых.