И я стала показывать ее Йенсу. Но, как я ни объясняла, он никак не мог высмотреть на небе лошадь.
— Что ты собираешься делать со своим текстом? — поинтересовалась я.
— Пока не знаю. Пусть немного полежит. Потом я над ним еще поработаю. Может, получится книга. А может, и нет.
Я взглянула на него в слабом свете луны и звезд. Собственно света как такового и не было. Точнее сказать, на темном фоне выделялись белые силуэты, как на негативе. Йенс склонился вперед, опираясь о перила веранды, и обеими руками держал рюмку с вином.
Он многое успел рассказать. Тем не менее сам он в этих рассказах оставался на удивление невидимым. О своей теперешней жизни он почти не упоминал. Между делом сказал о двух дочках-школьницах. О жене на курсах в Копенгагене. Меня интересовало, каков же он на самом деле. Интересный, тактичный и приятный собеседник. Педант — на кухне ни крошки. Фантазия у него развита — как он вжился в мир больной женщины. И никаких намеков на клаустрофобию — прополз весь ход под валунами.
У Йенса было две манеры говорить. Одна напоминала своего рода привычную игру на публику. Иногда складывалось впечатление, что он уже сотни раз говорил это самым разным людям. Например, рассказ о выборе профессии, о плакатах с автомобилями в аэропорту Сингапура и о газетной статье про завтрашнюю элиту. Но история о ребенке, которого оставили Карин и Оке, звучала иначе. Эти слова он, видимо, произносил впервые. И я была слушателем, а не публикой.
Он повернулся ко мне и внимательно посмотрел, возможно задаваясь аналогичными вопросами на мой счет. Тут я осознала, что и я почти ничего не сообщила о себе. Я рассказала кое-что о своей научной работе, но о личной жизни умолчала. Да в общем-то это было и не важно. Здесь, в Тонгевике, теперешняя жизнь казалась абсолютно несущественной.
— Так странно, что мы оба здесь, — сказал Йенс. — Спустя столько лет. Это кажется нереальным.
И тут я наконец сделала то, чего мне так давно хотелось. Наклонилась и осторожно подула ему на волосы.
~~~
Третий день подряд я просыпалась на даче Гаттманов. Я уже успела привыкнуть к мансарде и постели Анн-Мари, поэтому в первую секунду удивилась отсутствию «музыки ветра» с ракушками и сырого холода. Потом увидела на столе закрытый ноутбук с принтером и все вспомнила.
Йенс уже встал, его половина двуспальной кровати была еще теплой. Я перекатилась на его место и положила лицо на подушку, еще хранившую его запах. Пахло от Йенса просто изумительно. Судя по его обворожительным очкам, дорогим рубашкам и сверкающей кухонной раковине, казалось, что он вообще ничем не должен пахнуть, но он пах. Я об этом даже не догадывалась, пока накануне вечером не склонилась и не подула ему на волосы. Неужели от него так же пахло и в молодости? Я не припоминала. Возможно, этот запах появился с годами, как седина и желание писать не одни только рекламные тексты.
Я убеждена, что человеком движут именно запахи. Мы вечно находим массу рациональных объяснений тому, почему нам нравятся или не нравятся те или иные люди, но все это ложь. На самом деле мы просто принюхиваемся. До встречи с Андерсом у меня был роман с одним эгоцентричным и занудным аспирантом, который писал (и, насколько мне известно, по-прежнему пишет) диссертацию об условиях жизни детей иммигрантов, и каждый раз, когда я пыталась с ним порвать, меня тянуло обратно, потому что от этого мужчины безумно приятно пахло. Это было как наркотик. Вот, кстати, тоже отличная тема для диссертации: «Роль запаха в человеческих отношениях». Вероятно, совершенно неизученная область.
Но теперь запахло кофе. Я поднялась на этаж Тура и Сигрид, приняла душ и вымыла голову. Вытерлась влажной купальной простыней Йенса, висевшей на стуле в верхнем холле. Я не знала, как выглядит его жена, но была готова побиться об заклад, что она довольно худая. По его обхождению со мной я поняла, что он не избалован женскими формами. Большинство мужчин для более интимного общения любят фигуристых женщин. Но, появляясь на публике, они предпочитают иметь при себе стройную даму; стройные жены более престижны, одежда на них смотрится лучше.
Я накрасилась тушью, глядя в то самое зеркало, перед которым мы с Анн-Мари красились когда-то, стоя вплотную друг к другу. Я пожалела, что у меня нет с собой другой одежды, но когда я ехала сюда, чтобы посмотреть в окно веранды Гаттманов, откуда мне было знать, что я проведу здесь целых три дня?