Выбрать главу

Иногда мы вместе со старшими детьми отправлялись на лодке к Ракушечному пляжу. Немного не доходя до берега, мы вставали на якорь и шлепали с ведрами и котелками по воде к суше. Пока кто-нибудь разводил костер, остальные бродили у берега, вытаскивая грозди больших, почти черных мидий, которые только там и водились. Чтобы добраться до них, иногда приходилось опускать голову под воду, словно искателю жемчуга. Потом мы пристраивали над костром котелок, варили мидий и съедали их.

Если мидии оставались, мы ловили на них рыбу. Я помню, как трудно их было открывать, с какой силой они сжимались и то садистское наслаждение, которое испытываешь, вскрывая раковину ножом и вытаскивая оттуда оранжевое мясо. Часто в качестве наживки мы вместо мидий использовали маленькие ракушки с улитками. Они легко раскалывались, и их ровные, плотные створки было удобно насаживать на крючок. Они оставались на месте, даже когда рыба клевала, и можно было использовать ту же наживку для нескольких рыб.

Иногда мы с Анн-Мари оперировали пойманных рыб. Мы представляли, что мы — хирурги, а рыбы — это люди или иногда собаки. Мы разрезали рыб и копались в их органах, рассуждая об их ужасных болезнях. Нас поражало, как много странного находилось у рыб внутри. Иногда у них в животе оказывались маленькие рыбешки или крабики. Нам очень нравились эти анатомические изыскания, в них чувствовалось что-то липкое, плотское и запретное.

Конечно, мы ловили и крабов. Примитивное, но захватывающее занятие, которому мы с удовольствием могли предаваться часами. В отличие от рыб, крабов можно было все время видеть и прослеживать весь их путь от укрытия в зарослях фукуса до мидии на рифе. Потом требовалось определенное хладнокровие, чтобы, как только краб примется есть, схватить его именно в нужный момент, не раньше и не позже. Их мы собирали в ведро с водой и водорослями, где они ползали и скреблись клешнями. Потом мы устраивали им на берегу гонки, чтобы посмотреть, какой краб первым доберется до воды. Попав в море, они довольно скоро вновь оказывались у нас в плену. Мы уже знали нескольких крабов, которые не отличались хитростью и раз за разом попадались к нам в руки, мы даже дали им характерные имена: Одна клешня, Зеленый панцирь и разные другие.

Так протекали наши летние дни, хотя сейчас я наверняка приукрашиваю, ведь детские впечатления о лете всегда прекрасны. Те летние каникулы, когда семейство Гаттманов все еще сияло блеском меда и яблочного сока, вспоминаются мне как светлые, живительные промежутки между длинными и скучными зимами.

Последним таким летом — летом 1968 года — мы с Анн-Мари зарыли клад под соснами в одном из горных ущелий.

Там, где теперь растет молодой лес, в то время были открытые пастбища. Мы миновали эти луга, прошли через лес с молодыми дубками и подошли к горам с другой стороны. Вообще-то мы направлялись к Ракушечному пляжу, чтобы устроить пикник, но промахнулись и заблудились. Это нас не очень-то огорчило. Мы там частенько плутали, поскольку все выглядело одинаково: со всех сторон одни горы да вереск. Чтобы разобраться, где находишься, достаточно было подняться на один из холмов повыше и посмотреть, где море. А потом надо идти вдоль береговой линии, и непременно доберешься домой.

Мы никуда не торопились. Побродили наобум по горам и попали в ущелье с высокими соснами. Почва там была болотистой и влажной, но нашлось одно сухое и твердое местечко — маленькая лужайка с приятной изумрудно-зеленой травой. Кроны сосен пропускали совсем немного солнечного света. Чуть повыше на горе примостилась маленькая дикая вишня с темно-красными ягодами.

Эта лужайка резко отличалась от остальной местности с горами, вереском и рощами терзаемых ветром маленьких дубов. Такой ландшафт был совсем несвойствен для Бухуслена — словно этот кусочек мозаики выхватили в какой-то другой части света и вставили сюда между гор.

Мы долезли до вишни, набрали ягод и уселись их есть в изумрудно-зеленой траве. Нам было по одиннадцать лет.

— Ты тут раньше бывала? — спросила я.

— Нет. Мне кажется, этого места раньше не было, — ответила Анн-Мари. — Я тут проходила много раз и никогда его не видела. Оно явно появилось только сейчас.

Я согласилась, как соглашалась со всем, что говорила Анн-Мари.

Мы улеглись в траве и стали смотреть на таинственно шелестящие и усыпляющие кроны сосен.

— По-моему, нас заколдовали, — предположила Анн-Мари.

А ведь та же самая Анн-Мари рассказывала мне, что танцует в обнимку со своими стокгольмскими приятелями и в черно-белой косметичке у нее лежали тушь, тональный крем и тени для век. Она находилась на грани двух миров, в то время как я сама еще целиком и полностью принадлежала миру детства, и ее слова меня ничуть не удивили.

— Да, я тоже чувствую, — прошептала я. — Мы заколдованы.

Она коснулась моей руки, и, продолжая всматриваться в кроны шумящих сосен, мы подвинулись поближе друг к другу и крепко взялись за руки.

— Кажется, мы летим, — пробормотала Анн-Мари. — Чувствуешь?

— Да, летим, — подтвердила я.

Мы лежали в траве рука об руку и летели.

Внезапно Анн-Мари села.

— Давай зароем тут клад, — предложила она.

— Какой еще клад?

Анн-Мари открыла полиэтиленовый пакет, который мы принесли с собой, и извлекла оттуда еду: сок, груши и банку из-под чая с печеньем «Мария».

— Сейчас съедим печенье. Потом положим что-нибудь в банку и закопаем.

Мы съели печенье и груши и выпили сок. Потом Анн-Мари вытряхнула из банки крошки.

— Что бы нам туда положить? Я знаю. Вот это.

Она вытащила из челки заколку и положила ее в банку.

Я подумала о серебряной божьей коровке, которая весела на цепочке у меня на шее. Это украшение мне подарила на крещение бабушка, и я никогда его не снимала. Если мама спросит, я скажу, что потеряла его.

— Помоги расстегнуть, — прошептала я.

Анн-Мари кивнула. Я повернулась к ней спиной и подняла волосы. Когда она взялась за застежку, мне стало щекотно от ее прикосновения. Потом она протянула мне украшение, чтобы я сама положила его в банку.

— Что еще? — спросила Анн-Мари.

Больше ничего ценного у нас с собой не было.

Анн-Мари огляделась. Совсем рядом с нами в траве лежала кучка засохших заячьих какашек. Анн-Мари подняла несколько штук:

— Какие они легонькие! Прямо ничего не чувствуется. Попробуй!

Она переложила их ко мне на ладошку. Я видела эти маленькие шарики, но совсем не ощущала их веса.

— В них есть что-то таинственное, — сказала Анн-Мари. — Надо их тоже положить.

Она подставила банку, и я перекатила туда заячьи какашки. Потом Анн-Мари опустила банку на землю и быстро полезла на гору. Сорвав с дерева несколько вишен, она вернулась с полным ртом. Она уселась, поджав ноги, принялась жевать ягоды и потом проглотила их с ужасной гримасой — вишни были страшно кислые. Потом она наклонилась над банкой и со смехом выплюнула в нее три вишневые косточки.

— Теперь хватит. Давай закапывать.

Руками и пластмассовыми стаканчиками мы сумели вырыть в траве ямку. Мы запихнули туда банку, засыпали и сверху положили камень.

— Мы выкопаем ее, когда станем взрослыми, — сказала я.

— Думаешь, мы еще когда-нибудь сюда попадем? Я в это не верю, — сказала Анн-Мари.

___

~~~

Вот она уже почти у цели.

Вокруг нее с криками вьются крачки. Их ярко-красные клювы мелькают в сером предрассветном воздухе. Байдарка покрывается вязкими кляксами птичьего помета.

Смелее всего серебристые чайки. Они делают выпады, подлетают совсем близко и слегка касаются клювами ее головы. Раньше она этого боялась. Пытаясь защититься, она поднимала руку и отклонялась в сторону, теряя при этом равновесие и начиная кружить на месте. Теперь она больше не пугалась, а спокойно продолжала грести к намеченной цели.

Она мечтает о том дне, когда птицы перестанут кричать и угрожать. Они будут узнавать ее и понимать, что она не собирается вредить ни им, ни их птенцам, ей просто нужно немного пуха. Она пока еще не обладает душой крачки или чайки. Между ними стена, но, попадая в их кричащее облако, она с каждым разом чувствует все большее родство с ними.