Нильссон, крестьянин с соседнего хутора, регулярно ставил сети. Когда у него бывал хороший улов, он кричал Кристине, проезжавшей мимо на велосипеде, и позволял ей забрать то, что понравится. Расплачивалась она обычно оставляя у них на крыльце пакет с буханкой свежеиспеченного хлеба. Корреспонденцию Кристина тоже получала через Нильссонов. Поскольку ей почти никогда ничего не приходило, она считала, что заводить собственный почтовый ящик не имеет смысла.
На этом ее общение с соседями практически заканчивалось. Люди здесь были не особенно разговорчивыми. Они довольствовались кивком в знак приветствия и при необходимости обменивались несколькими короткими фразами.
Денег она тратила мало. То, что оставалось от пособия по болезни, Кристина складывала в банку, стоявшую в шкафу.
Когда она вспоминала, как разгуливала в звериных масках, пугая людей, ей становилось стыдно. В бумажнике у нее хранились фотографии, сделанные в автомате на Центральном вокзале. На них она была в лисьей маске. Сквозь прорези в устрашающей морде виднелись ее собственные глаза — грустные и испуганные. Все эти маски просто помогали ей скрывать отчаяние. В то время они были ей совершенно необходимы. Лисица, орел и тигр сами пришли к ней и отдали ей свои души. Маски уничтожили, но души зверей она сохранила. Они жили в ней, и когда ей того хотелось, например, дома, в магазине или на лугу, она могла превращаться в кого-нибудь из этих животных и смотреть на мир их глазами. Думая об этом, она улыбалась, поскольку эта ее способность оставалась для всех остальных тайной.
Временами она меняла день и ночь местами. Спала до часу дня, а ночью отправлялась гулять. Она бродила по лугам и горам, следуя тропами косуль. Ей было слышно, как они двигаются в темноте, прямо перед ней. Косули указывали ей путь. Если все вдруг стихало, значит, она сбивалась с тропы. В таком случае надо было просто замереть во мраке ночи и подождать, и косуль снова становилось слышно. Они возвращались и подбирали ее.
Тропы косуль проходили по лугам, полям, горам и лесам, словно сетью опутывая окрестности. Кристина жила посреди их царства. И через некоторое время она с великим удивлением и радостью ощутила в себе еще и душу косули, легкую и трепетную.
Иногда ее обступали тени. Бывало, она просыпалась утром, чувствуя их присутствие в доме, в горах, повсюду. Сперва они были нечеткими, похожими на серый дым. Потом делались плотнее и темнее. Приближались и заползали на кожу, обвиваясь вокруг рук и шеи. Но она знала, как с ними бороться. У нее имелись специальные таблетки, которые надо было регулярно принимать, и когда тени приближались, следовало просто увеличить дозу до трех таблеток в день вместо одной. Это действовало до смешного эффективно. У нее появлялась своего рода броня, некий запах, отпугивавший тени. Такая большая доза Кристине не нравилась, поскольку от этого она становилась вялой, и движения отказывались полностью подчиняться ее мыслям. Но тени исчезали, и вскоре она могла снова снижать дозировку.
Однажды Кристину приехали навестить родители. На их робкие расспросы она отвечала односложно. Они уселись на краешки стульев, балансируя с чашками кофе на коленях, и осторожно пригубили содержимое, словно боясь, что она их отравит. Взгляды родителей испуганно блуждали по дому: они смотрели на лежбище с одеялами, на окна и стол, заставленный коллекцией ее сокровищ. Когда родители спросили, куда подевалась кровать, Кристина лишь покачала головой, и развивать эту тему они не стали. Они больше не проявляли настойчивости и не давали ей советов относительно того, что ей следует делать, а что нет. Это был ее мир.
Кристина вдруг прониклась к ним теплыми чувствами, которых раньше никогда не испытывала. Она подвела их к столу с сокровищами. Показала им череп самца косули, птичье гнездо и хрупкий скелет бурозубки и даже позволила подержать его в руках. Мать дрожащими руками приняла драгоценности.
— Какие красивые, — благоговейно прошептала она. — Где ты все это нашла?
— Здесь, неподалеку. Тут столько всего.
— Удивительно, — пробормотал отец, склонившись над скорлупкой яйца чайки с засохшим зародышем.
Кристина принялась рассказывать о животных, которые ей встречались во время прогулок: о косулях и зайцах, о куликах-сороках и медузах. Родители слушали ее с изумлением. Никогда прежде их дочь не говорила так долго.
Кристина заметила их восхищенные лица. На какое-то мгновение она задумалась, не рассказать ли им, что она обрела душу косули, но потом осознала, что их взгляды выражают радость, а не понимание. Родители радовались тому, что она нашла свое место и что ей тут хорошо, но ее мир был им чужд, и сказанное ею оставалось для них совершенно непонятным. Кристина умолкла и стала мыть кофейные чашки. Потом она проводила родителей через пастбище к машине.
В свою первую зиму на новом месте Кристина с пытливым интересом изучала все новое. Спящие в дымке поля и одинокое завывание туманных сирен пароходов. Золотистые и коричневые оттенки в природе. Снег, который падает, не образуя настоящего белого покрова. Пушистый иней, превращающий скалы в огромных, мохнатых животных. Лед, который образовывался за ночь в заливах и ломался днем под натиском волн, а следующей ночью вновь принимался за свое. Висящий в холодном воздухе запах дыма от березовых поленьев.
Когда куратор приехала посмотреть, справляется ли ее подопечная с холодами, на подернутом инеем пастбище ее встретила разрумянившаяся Кристина, одетая в длинную юбку и два шерстяных свитера и с повязанным вокруг головы платком. Дома она усадила куратора перед очагом и угостила чаем со свежеиспеченным хлебом и медом из улья Нильссона. Кристина рассказала, что чувствует себя хорошо и полностью прекратила принимать таблетки.
Потом она показала свои сокровища, которые сильно видоизменились с последнего посещения куратора. Кристина начала что-то из них мастерить. На череп самца косули вокруг основания рогов она наклеила гагачий пух, а на лбу нарисовала огромный черный глаз. Одну из костей скелета она облепила маленькими ракушками улиток и расписала каким-то сложным узором.
— Кристина, да ты же просто настоящий художник! — воскликнула куратор, и та улыбнулась.
Следующей весной она купила байдарку.
___
~~~
Когда в день празднования «середины лета» мы с Анн-Мари спустились к лодке, было часов восемь утра, и продолговатые тени гор все еще накрывали пристань Гаттманов, но чуть дальше, над водой, уже ярко светило слепящее солнце. Над бухтой с криком кружили крачки. В зеркальной глади воды отражались горы.
Лис и ее жених стояли на мостках и передавали поклажу Йенсу в лодку. Его приятель Мортен, одетый в шорты и спортивную майку, разгуливал по берегу, кидая в воду камешки. Мы с Анн-Мари бросили свои вещи Йенсу, и тот уложил их среди спальных мешков, палаток и примусов.
— Я еще успею окунуться? — прокричал Мортен.
— Нет, — ответил Йенс, но тот уже забежал в воду, прямо в шортах и майке, и нырнул.
Через миг он вынырнул возле самой лодки и попытался, подтянувшись на кранце, ухватиться за планширь. Мотор был уже запущен и пыхтел. Йенс отвязывал веревку на корме, а Лис ждала команды освободить нос лодки.
— Не валяй дурака, — сказал Йенс. — Немедленно вылезай и запрыгивай в лодку, если не хочешь, чтобы мы тебя здесь оставили.
Но Мортен не сдавался. Он долго висел у борта, пытаясь забраться, но потом, обессилев, отчаялся, подплыл к берегу и, совершенно мокрый, спрыгнул в лодку с мостков. Мортен смеялся, вероятно считая свою выходку прелюдией к вечерним развлечениям. Он задержал нас на десять минут, что казалось вроде бы несущественным, — день только начинался, а магазин в Халльвиксхамне все равно открывался только в девять, — но задним числом я не раздумала, что, отправься мы в путь десятью минутами раньше, все, возможно, сложилось бы по-другому.
Как раз когда Мортен уселся на скамейку, на которой от его шорт сразу образовалась большая лужа, и Йенс подал Лис знак отдавать концы, на ведущей вниз с горы лестнице показалась маленькая оранжевая фигурка, которая, стремительно преодолев лестницу, пронеслась по мосткам и остановилась только на самом краю пристани.