Поляки, в свою очередь, мечтали о реванше над казаками ради мести и возвращения контроля над утраченными имениями и холопами. Возглавляли воинственную партию князья И. Вишневецкий и Я. Радзивилл. По словам русского гонца Г. Кулакова, посетившего в декабре 1649 г. Варшаву, «во всех в польских и в литовских людех в шляхетстве и в мещанях про… Вишневецкого похвала великая, и все люди, от мала и до велика, без меры ево любят». Зборовский пакт польское общество встретило в штыки, грозя королю «рокошом», коли не отдаст булаву гетмана коронного Вишневецкому — единственному спасителю Речи Посполитой. Так что основания для войны в 1650 г. имелись, но она не вспыхнула. Не вспыхнула не вопреки, а благодаря усилиям двух государственных лидеров — польского короля и украинского гетмана. Однако к Рождеству 1650 г. общественные настроения и на востоке, и на западе «вскипели» до крайности, и «самовидец» радостно заметил: «Зимою почали давати жолнерове повод до войны!» И война разразилась.
Каплей, переполнившей чашу терпения, стала новость, долетевшая до Чигирина в середине ноября, о тайной миссии пана Белинского в орду для подкупа «татар на Козаков». Первыми казацкий гнев почувствовали королевские старосты. Волна эмигрантов-чиновников тут же нахлынула на приграничье Московии и Польши. А вскоре, 8 (18) января 1651 г., Хмельницкому сообщили главное: сейм в Варшаве, наконец, проголосовал по зборовской конституции: «черкасом быть лейстровым, по-прежнему, 12000… и быти б им, по-прежнему, под их справою в послушанье», то есть у поляков.
Гетман немедленно обратился за сикурсом к Ислам-Гирею, каковой под командою царевича нурадын Казы-Гирея покинул Бахчисарай 17 (27) февраля. А комбинация с польским подкупом, видимо, имела и место, и эффект. Татары решили защищать казаков, если шляхтичи будут их сильнее. При том, что над украинцами нависла нешуточная опасность угодить в тиски. Вишневецкий планировал наступать на Киев с запада, Радзивилл — с севера. Богдан Михайлович, догадываясь о том, попробовал разбить неприятеля по частям. Прикрыв литовское направление корпусом Мартына Небаба (Черниговский, Нежинский, Киевский полки, ополчение и ногайская орда), гетман повел костяк армии к Зборову через Константинов, южнее которого в течение февраля и половины марта шло ожесточенное сражение за Винницу. Дождался крымского хана, и уже с ним атаковал войска Яна-Казимира, двигавшиеся от Сокаля, под Берестечко 18—20 (28—30) июня. В третий день баталии Ислам-Гирей выкинул фортель, обескураживший Хмельницкого: «На крымского хана неведомо какой страх нашол, что… покинув в таборе возы и наметы, побежал». Гетман кинулся за ним, настиг верст через двадцать, чтобы выслушать такое оправдание: «Он чинил не побег… гнался за своими татары, чтоб их перенять и уговорить, чтоб де к ним, черкасом, в обоз назад воротились». Разумеется, казацкий вождь постарался урезонить союзника, призывал вернуться на поле боя. Хан вроде бы и не возражал, но под разными предлогами медлил. Конец колебаниям положил ливень. «Мокрым и в грязи итти на бой с поляки» никак нельзя. И Ислам-Гирей, не мешкая, со всей ордой поскакал к Константинову, не отпуская от себя Хмельницкого.
Казаки же, потеряв в одночасье конницу, предводителя и победу, забаррикадировались в обозе. Под защитой повозок они прогатили в трех местах заболоченную речку Гасловку и за десять дней разными партиями ушли на восток. 30 июня (10 июля) Ян-Казимир занял опустевший табор, после чего устремился к Киеву, куда с севера, опрокинув заслон полковника Небаба, прорвались хоругви Радзивилла. В конце июля князь овладел городом. А королевское войско лишь 16 (26) августа вышло к Фастову, не рискнув штурмовать Белую Церковь — центр сосредоточения вновь сформированной казацкой армии. К тому же 10 (20) августа от болезни умер вождь польского реванша — князь Иеремия-Михаил Вишневецкий, и бремя реального руководства армией легло на отпущенного из плена по Зборовскому миру коронного гетмана Николая Потоцкого. Около месяца противники присматривались друг к другу, пробовали начать диалог. Однако тот не задался, и 13—15 (23—25) сентября поляки тщетно пытались вооруженным путем взять Белоцерковский бастион. Неудача, недостаток провизии и фуража, болезни, партизанские вылазки, а еще слух о приближении крымской орды, позднее подтвердившийся, склонили шляхетство на мировую, которую обе стороны и заключили 17 (27) сентября 1651 г.
По ней территория республики сужалась до Черниговского воеводства, список реестровых казаков сокращался вдвое, а в городах Брацлавского и Киевского воеводств размещались польские гарнизоны. Вот какими ужасными последствиями аукнулась Украине трусость или измена крымского хана под Берестечко. Впрочем, почему трусость или измена? Ведь Богдана Михайловича более чем странное поведение Ислам-Гирея нисколько не разгневало и не оскорбило. Наоборот, осенью 1651 — зимой 1652 гг. гетман, как никогда, высоко ценил свою «дружбу» с Бахчисараем. Он даже не постеснялся, хотя и в вежливой форме, в письме Л. Киселю послать Яна-Казимира куда подальше с его повелением от 3 (13) января 1652 г. «испытать верность» казаков совершением набега на Крым. «Не буду искать татар в диких полях или в лесах. Они сами ко мне придут. Лишь бы я им только сообщил. И при том на все злое в отношении ляхов», — написал Хмельницкий не кому-нибудь, а главе польской администрации на Украине. Что означала подобная дерзость? Принятие ультиматума Ислам-Гирея, каковым и была паническая ретирада из-под Берестечко. И ни польские сабли, артиллерия или ненастная погода «испугали» крымского царя. Хан, убедившись, что полунамек в Зборово гетман проигнорировал или не понял, под Берестечко намекнул более прозрачно на то, до какой степени успехи Украины в войне с Польшей зависят от альянса с татарами. И, следовательно, вождю украинцев надлежало выбрать, наконец, с кем он далее продолжит сражаться за автономию — с настоящими братьями по оружию, крымчанами, перейдя под протекторат Стамбула, или в одиночку с иллюзорной надеждой на братство с православной Россией.
Три года русского равнодушия с неизменными ссылками на «вечное докончанье» практически истребили эту надежду. Через кого только Богдан Михайлович не стучался в московскую «дверь»? Официальные московские послы, начиная с дворянина Григория Унковского (апрель 1649 г.), воеводы приграничных городов, московские подьячие и просто курьеры Посольского приказа, дети боярские, стрельцы и пушкари «украинных» и замосковных крепостей, едущие в Москву купцы и мещане, патриархи, митрополиты, монахи, несколько собственных послов — боевых полковников… 11 (22) марта 1651 г. гетман по совету очередного посла Л.Д. Лопухина напрямую обратился к Б.И. Морозову: «заступити за нас» перед Алексеем Михайловичем.
Тщетно. Москва буквально издевалась над ним, предлагая прежде добиться от польских властей признания украинского суверенитета или выставляя себе в великую заслугу то, что неоднократно отклоняла просьбу Речи Посполитой о военной помощи против мятежных «черкасе». Примечателен крик души Богдана Михайловича, раздавшийся 10 (20) мая 1651 г. Беседуя с греческим монахом, старцем Павлом, о России, он воскликнул: «Я де посылаю ото всего сердца своего, а они лицу моему на-смехаютца!» В последний раз луч надежды блеснул 14 (24) июля 1651 г. В Корсуни Хмельницкого приободрили два гостя из Москвы — митрополит Назаретский Гавриил и подьячий Григорий Богданов, вселив уверенность, что после пережитого казаками несчастья при Берестечко русские не замедлят прийти на подмогу. Назад Г. Богданов повез семь листов, адресованных царю и пяти самым влиятельным при дворе персонам — Ванифатьеву, Ртищеву, Морозову, Милославскому, Волошенинову. Стоит отметить, что Гавриил взял на себя поиск нужных слов для протопопа и молодого товарища великого государя. Хмельницкий им не писал, что лишний раз свидетельствует о том, кто именно мешал русско-украинскому объединению — царский духовник.