И я спрашивал ево, что, просил ли он помочи.
И он сказал, [что] писал де я многажды, и они мне сказывают — ныне да завтра, а николи в совершенье не приведут. И сказал, что де ныне есть время, толко б они похотели взяти Смоленеск и иные свои городы, и имел бы и меня своим, и был бы де под его произволением во всем». И еще гетмана крайне беспокоили слухи о готовности поляков для привлечения России против Украины «отдати Смоленеск самоволно» второму Романову, и якобы соглашение о том уже достигнуто.
Стоило Никону узнать о сетованиях Хмельницкого, в ту же минуту внешнеполитический курс русского государства развернулся на сто восемьдесят градусов: от мира — к войне с Польшей, от дружбы с «боголюбцами» — к разрыву с ними, от равнодушия к судьбе Малороссии — к военному союзу с ней. Иванов моментально снарядил и отправил в Чигирин спецгонца — подьячего Андрея Ардабьева — звать в Москву еще одно посольство. А чтобы не русский царь, а украинский гетман выглядел инициатором приезда курьера, митрополит Гавриил 27 октября (6 ноября) зафиксировал на бумаге исповедь двухдневной давности и переслал документ в Посольский приказ Иванову.
Разумеется, Ванифатьева с Нероновым о скорых переменах не торопились извещать. Впрочем, они быстро почувствовали неладное: патриарх «друзей не стал и в Крестовую пускать», сиречь в приемный покой Патриаршего дворца. Второй настораживающий сигнал прозвучал в виде распоряжения стряпчему Афанасию Ивановичу Нестерову ехать в Варшаву «продолжать требовать казни» тех, кто оплошал с титулом московского государя. Этот спецгонец покинул Москву к середине декабря. Очевидно, не прежде, чем Ардабьев отчитался об успешном исполнении своей миссии. В Чигирин он прискакал числа 10 (20) ноября. Путивль по дороге назад миновал 22 ноября (2 декабря). Правда, далеко Нестеров не уехал. Дьяка вернули, чтобы повысить статус посольства.
16 (26) декабря в Москве встретили «черкасского» посла — Самуила Богдановича Зарудного с кредитивной грамотой гетмана от 12 (22) ноября. 17 (27) декабря запорожская делегация удостоилась публичной аудиенции в Кремле, после чего «на Казенном дворе», а не в Посольском приказе, через оружейничего Г.Г. Пушкина вновь предложила Алексею Михайловичу «принята под свою государеву высокую руку» Украину. И заверила, что при положительном ответе «Черкассы» «тотчас от бусурманов, от крымских татар, отстанут». Григорий Гаврилович попросил немного обождать, намекая, что теперь им разочаровываться не придется.
И точно. Не прошло трех дней, как царь назвал имена тех, кому предстояло в Варшаве вручить ультиматум. Суть угрозы такова: Россия сохранит нейтралитет, если поляки обезглавят виновных в оскорблении царского величества или откажутся в ее пользу от воеводств Смоленского и Черниговского, а украинцам гарантируют автономию на условиях Зборовского мира. А членами Великого посольства назначили двух князей, Бориса Александровича Репнина и Федора Федоровича Волконского, а также дьяка Алмаза Иванова. В праздник Богоявления («святых трех королей») 6(16) января 1653 г. Зарудный с товарищами простился с Алексеем Михайловичем и на другой день устремился домой с хорошей для предводителя вестью: царь «принял под свое покровительство Хмельницкого со всей его армией». Ну а Никон недели через полторы собрался в другую сторону — на северо-восток, во Владимир… {49}
Из окончания письма патриарха Никона царю от 27 января (6 февраля) 1653 г.: «Бога моля о вашем государеве многолетном здоровье и о душевном спасении, благодарственне покланяюсь за милость вашу и [лю]6овь к нам. А я, богомолец ваш, и Стефан… поп еще жывы. Генваря в КЗ (27. — К.П.)день в 7-й час… отчине во граде Владимере, в Рожестве… литоргии. Писал своею грешною рукою». Довольно короткий текст послания целиком посвящен рассуждению о любви к человеку. А за перо взяться патриарха побудила какая-то «неначаемая радость», посетившая главу церкви во время литургии в соборе Богородицко-Рождественского монастыря Владимира. А каким, собственно, ветром занесло Никона во Владимир на четыре дня — с 23 по 27 января (со 2 по 6 февраля) 1653 г., да еще в компании с протопопом (отточие из-за лакуны) Стефаном? Загадка!
Впрочем, если вспомнить, что от Владимира до Суздаля — рукой подать, то ничего странного в данном факте нет. Суздаль — резиденция почтенного и уважаемого архиепископа Серапиона. Духовник государя — тоже особа почтенная и уважаемая (оттого и упомянут в «цыдулке» на высочайшее имя — см. примечание).Так почему бы трем почтенным и уважаемым архипастырям не сойтись вместе в гостях у самого хворого и не поговорить о наболевшем. Не обязательно в Суздале. 26 января (5 февраля) Никон навестил монастыри Цареконстантиновский, Боголюбов и Покровский в устье реки Нерли, 28 января (7 февраля) по пути в Юрьев-Польский — Свято-Успенский Косьмин монастырь у села Небылое на реке Яхроме (здесь отстоял обедню). В келье любого из них три духовных лица могли уединиться на часок-другой. Но, скорее всего, историческая встреча состоялась во Владимире, и именно ожиданием Серапиона Суздальского можно объяснить длительное проживание в нем Никона, истратившего солидную сумму на подаяние нищим и монашеским братствам окрестных монастырей.
Перед патриаршим «кормлением» восьмидесяти восьми рождественских иноков, похоже, и застигла первосвятителя новость о прибытии суздальского архиерея. Тут же втроем и обсудили наболевший вопрос — надвигающуюся войну с Польшей. Все знали, что 26 декабря (5 января) туда помчался гонец по фамилии Мордасов с официальным запросом, где и как польская сторона намерена рассмотреть с русскими великими послами претензии Москвы. А неофициально — сыграть в русскую рулетку: прощупать, как отнесутся к нему поляки — вежливо или грубо? Отпустят на родину или посадят под замок?
От реакции Варшавы зависело не только, поедут ли послы на запад, но и сроки объявления войны Речи Посполитой. В случае ареста курьера Боярская дума соберется по сему поводу уже этой весной. Какую позицию займут «боголюбцы», гадать не приходилось: конечно же, крайне отрицательную! И патриарх сам же за полгода до того серьезно укрепил их позиции. Теперь он торопился разными средствами ослабить соперников. И для начала попробовал убедить двух умудренных жизнью ветеранов движения не возмущаться и не протестовать против войны, позволить России воспользоваться уникальным шансом, сулящим скорое освобождение Смоленска. Судя по всему, аргументы патриарха нашли понимание и у Ванифатьева, и у Серапиона Суздальского (вот она истинная «неначаемая радость»!), хотя архиепископ до кризиса, разразившегося через месяц, не дожил (православная церковь чтит память архиерея 25 февраля). Ну а благовещенский протопоп обещанное исполнил и в кульминационный момент ни во что не вмешивался.
В ночь на 28 января (7 февраля) Никон покинул Владимир и в объезд, через Юрьев-Польский, где в соборной церкви приложился к образам, Александрову Слободу, вечером 29 января (8 февраля) приехал в Троице-Сергиеву лавру. Отслушав всенощную и отслужив наутро обедню, за казенный счет отпотчевал обедом братию (архимандрит, два келаря, казначей, двадцать два попа, семь дьяконов, триста двадцать пять старцев, включая и восемь соборных) и к исходу 30 января (9 февраля) возвратился в Москву, из которой уехал 22 января (1 февраля). Резонно поинтересоваться причиной остановки в Троице. Не для беседы ли на ту же актуальную тему с архимандритом Андрианом, келарем Симоном Азарьевым, казначеем Калинником и келарем в отставке Александром Булатниковым?!