Первый листок
На первом листке несколько строк по-итальянски были написаны, по-видимому, той же рукой, что и стихи, только что упомянутые, то есть рукой владелицы бумажника. Слова эти как будто относились к странным событиям в квартире Шнюспельпольда, которые описаны в конце фрагмента, поэтому естественно, что этот листок должен быть первым среди всех остальных.
Вот эти строки:
"Прощай, доверие, прощайте, все надежды! Харитон, милая Харитон! Что за чёрная пропасть дьявольской хитрости и коварства вдруг разверзлась предо мной сегодня! Мой маг предатель и злодей, он не тот, кого мне предсказала добрая мать, не тот, за кого он так ловко выдавал себя, чтобы обмануть нас всех. Спасибо мудрой старухе, которая распознала его и предостерегла меня незадолго до того, как мы покинули Патрас, дала мне познать талисман, ниспосланный мне благословением высших сил, чудодейственная сила которого оставалась мне неизвестной. Что бы стало со мной, если бы этот талисман не дал мне власть над малышом, не служил бы мне часто щитом, о который разбивались его коварные и злобные затеи! Я гуляла с Марией, как обычно. Ах, я надеялась встретить его, того, кто пробуждает страстную тоску в моей душе. Как это случилось, что он исчез, совершенно непостижимо! Неужели он не узнал меня? Неужели мой дух напрасно разговаривал с ним? Разве он не прочитал тех слов, которые я вырезала магическим ножичком на тайном дереве? Возвратившись в комнату, я услышала тихое кряхтение за пологом моей кровати. Я знала, что произошло, но была добродушно настроена и не хотела сгонять с постели малыша, потому что утром он жаловался на колику. Прошло немного времени, когда, находясь в соседней комнате, я услышала сначала шум, а потом громкий разговор мага с каким-то посторонним. При этом Апокатастос так шумел и кричал, что можно было предполагать что-то необычное, хотя кольцо мой оставалось спокойным. Я открыла дверь, о, Харитон! Он сам, Теодор, стоял передо мной. Мой маг кутался в простыню, я знала, что в этот момент из него ушла вся его сила. Сердце мой сильно билось от восторга. Страшно было видеть, как Теодор, бросившись мне навстречу, как-то нескладно растянулся и затем стал делать очень смешные движения. Меня охватили сомнения, но чем внимательнее я смотрела на него, тем больше мне казалось, что, если это и не сам Теодорос Капитанаки, то во всяком случае юноша из греческого княжеского рода, которому суждено освободить меня и делать большие дела. Казалось, час пришёл, я призвала его вступить в борьбу, но тут он задрожал. Потом пришёл в себя и рассказал о своих предках. О, счастье, о, блаженство! Я не ошиблась, не надо больше сомневаться, заключить его в объятия, сказать ему, что пришло время исполнить предназначение и никакие жертвы не страшны. Но тут – о, небо! – щёки его побелели, нос заострился, глаза стали стеклянными! Тело его, и без того довольно тонкое, совершенно съёжилось! Мне казалось, что он не имеет тени! Страшный мираж! Меня охватило желание разрушить дьявольское наваждение, я выхватила ножичек, но с быстротой молнии оборотень скрылся! Апокатастос трещал, свистел и злобно хохотал, маг вскочил с постели и бросился к двери, всё время восклицая: "Невеста, невеста!" Но я схватила его и обмотала ленту вокруг шеи. Он рухнул и стал жалобно просить пощады. "Грегорос Селескес, – закричал Апокатастос, – ты оглашён; ты не заслуживаешь пощады!" "О, Господи, – воскликнул маг, – почему же Селескес, я же всего лишь ассистент канцелярии Шнюспельпольд из Бранденбурга!" При этих страшных волшебных словах – ассистент канцелярии, Шнюспельпольд, Бранденбург – меня охватил ужас, я почувствовала, что всё ещё во власти демонической силы старика! Шатаясь, я вышла из комнаты. Предайся горю вместе со мной, милая Харитон! Теперь мне совершенно ясно, что призрак, который маг собирался мне подсунуть, уже и раньше появлялся в виде бездельника в чёрном в Тиргартене, что именно ему подкинул маг небесно-голубой бумажник, что – о, Боже! следует ли мне высказать вслух это страшное подозрение? Перед моим взором встаёт образ молодого человека в последнее мгновение, и мне кажется, что он как будто был сделан из пробки. Мой маг ведь очень искушён в каббалистических науках Востока, и, может быть, этот мнимый Теодорос есть не что иное, как вырезанный из пробки Терапим, который лишь иногда оживает. Поэтому так и случилось, что когда маг заманил меня сюда, обещав соединить меня с Теодоросом, волшебство потеряло силу, потому что Терапим, которого я обнаружила ночью лежащим на софе в гостиной в самом жалком положении, в этот момент был как раз лишён всех чувств, искусственно ему привитых. Мой талисман подействовал, я тотчас узнала бездельника в чёрном и сделала так, что он сам под воздействием планет отдал мне небесно-голубой бумажник.
Но скоро всё разъяснится."
К этим строкам можно ещё кое-что добавить из записей барона Ахатиуса фон Ф.
"Где же, – спросила госпожа фон Г., элегантная хозяйка ещё более элегантного салона, – где же наш дорогой барон? Это прекрасный юноша с замечательным умом, поразительным образованием, к тому же с фантазией и редким вкусом в одежде, поэтому для меня большое горе не видеть его за этим чайным столом!"
В это мгновение в залу вошёл барон Теодор фон С., о котором как раз говорили. Тихое "ах!" прошелестело среди дам.
Однако вскоре все заметили полную перемену в облике барона. Прежде всего бросалась в глаза небрежность в одежде, почти переходившая предел приличия. Дело в том, что фрак барон застегнул, пропустив в ряду пуговиц один интервал, булавка на жабо была приколота на два пальца ниже, чем надо, лорнет же, наоборот, висел по меньшей мере на полтора дюйма выше, чем надо, но уж совсем непростительным представлялось то, что локоны на его голове в пренебрежении эстетическим принципом, лежали так, как волосы растут сами по себе, от природы. Дамы оглядели барона с большим удивлением, что до светских франтов, то те не удостоили его ни словом, ни взглядом. В конце концов граф фон Е. Проникся к нему сочувствием. Он отвёл барона в дальнюю комнату, указал ему на грубые ошибки в одежде и облике, которые могли бы стоить барону доброго имени, и помог привести всё в порядок, вооружившись карманным гребешком, он собственноручно, ловко и умело, осуществил работу парикмахера.
Когда барон возвратился в зал, дамы улыбались, франты пожимали ему руку, всё общество было довольно. Сначала граф фон Е. Вовсе не знал, что делать с бароном. Так осторожно, как только возможно, он показал ему его ошибки, чтобы страх и отчаяние не оказали разрушительного действия, но барон был равнодушен, глух и нем. Вскоре всё общество уже не знало, что делать с бароном, такой же равнодушный, глухой и немой он сел за стол, на все вопросы щедрой на чай и беседы хозяйки отвечал лаконично и невпопад. Вокруг недовольно качали головами, а шесть девиц, смущённо краснея, опустили взор, потому что каждая считала, что барон в неё влюблён и потому так рассеян и небрежно одет. Должно быть, упомянутые девицы внимательно прочли Шекспира, а именно "Как вам это понравится" (третий акт, вторая сцена).
В тот момент, когда настала тишина после того, как долго обсуждали и хвалили новый довольно дурацкий балет, барон, словно просыпаясь от глубокого сна, вдруг громко воскликнул: "Порох, порох насыпать в уши и затем поджечь это чудовищно, ужасно, варварство!" Можно себе представить, с каким удивлением все посмотрели на барона. "Скажите, дорогой барон, – заговорила хозяйка, – скажите, должно быть, что-то всколыхнуло вашу фантазию до самой глубины, ваша душа растерзана, вы как будто сам не свой. Что с вами, о говорите же! Наверное, это что-то очень интересное!" Барон достаточно пришёл в себя, чтобы почувствовать, как интересно он может выглядеть в этот момент. Поэтому он закатил глаза, положил руку на грудь и заговорил взволнованным голосом: "О сударыня, пусть эта страшная тайна останется глубоко скрытой в моей душе, для неё не существует слов, только смертельная боль!" Все затрепетали, слыша эти простые слова, только профессор Л. Саркастически улыбнулся и… Но тут да будет позволено автору вставить несколько слов о целесообразной организации наших чаепитий, по крайней мере тех, которые соответствуют правилам. Пёстрый флер девиц в разноцветных нарядах и юношей в чёрном и синем, парящих, как ласточки, обычно пронизан двумя-тремя поэтами и учёными, так что психическую смесь этого общества можно сравнить с физической смесью чая.