Честолюбие, гордость и жадность одинаково встречаются под сутаной из пышного пурпура и из саржи, под тогой и каской, под стихарём и под епитрахилью, под епископской камилавкой точно так же, как под самым грубым подрясником, под красной шляпой и под чёрным клобуком; всех их одинаково волнуют те же стремления, те же страсти и те же вожделения.
Интриги, лицемерие и все проявления ложной набожности этих представителей церкви, руководящие их мыслями и действиями, имеют в виду лишь одну цель: сделать из религии промысел, торговлю или доходную статью.
Непоследовательность бросается там ещё более в глаза, нежели при высших должностях; беспорядки там ещё более живучи и постоянны; аббаты, пребендарии, викарии, офицеры святейшего престола, клерки, состоящие при администрации, трибуналах, секретариате и канцеляриях, дворяне, милостынные священники, прислуга представляют страшную массу, вокруг которой движется в отчаянии голодная толпа бедных священников, старцев, поседевших на службе, ветеранов священства, которых Рим, упоенный роскошью, оставляет бродить нищими по Святому городу.
Это одна из отвратительнейших ран, одно из самых отталкивающих явлений римской Церкви.
В своей нетерпимости, столь противной христианскому учению, католическая церковь сказала:
— Вне меня — нет спасения!
В своей жадной страсти к земным благам римская церковь воскликнула:
— Вне меня — нет благосостояния!
Увлечённое двойной приманкой богатства и власти, всё римское население стремится к священству, находя в нём отголосок своей жадности и честолюбия. Каждый полагает, что церковь, давая ему средства для удовлетворения своих вкусов, наклонностей и нравственной распущенности, сумеет отпустить ему грехи, причиной которых будет она сама.
Из этого пагубного стремления, отнимающего столько сил, которые можно было бы с пользой употребить для общества, происходит двойной вред.
Страна теряет важные, необходимые услуги. Духовенство же, напротив, переполняется целой толпой искателей, интриги и соперничество которых заграждают все пути; эта нечестивая волна, пена которой достигает подножий алтаря, оскверняет святыню; этот излишек предложения против спроса порождает нравственную низость, гнусность и невежество, с которыми, как ни печально, так часто сталкиваешься в среде римского духовенства.
В этом хаосе тьмы и беспорядков под священной маской так ловко таятся обман и интрига, что невозможно бывает отличить зёрен от плевел.
Вокруг этого многочисленного духовенства толпятся мириады паразитов; уже одна церковная прислуга составляет целое народонаселение, которое в подонках общества влачит разврат, без зазрения совести выставляемый напоказ во дворцах. Простонародье подражает знати, прислуга копирует господ, ризничьи передразнивают певчих; вокруг церквей, базилик и священных оград церковные гайдуки покрывают пение гимнов и чтение молитв шумом своих беспутных оргий. Фискальство, существующее в высшем правлении, порождает в подчинённых непрестанную жадность к деньгам, на которые они смотрят как на мерило всему на свете.
Явное противоречие между словом и делом, отвратительные контрасты и наглый обман, которыми кардиналы и вообще все, кто должен бы быть светилами Церкви, топчут в грязь перед лицом света учение, правила и собственный пример Христа, отзываются в низших слоях непочтением, с которым эта лицемерная челядь относится к предметам поклонения верующих. Трудно представить себе, до чего доведено это отсутствие всякого приличия в ризницах Церкви и, к сожалению, надо сознаться, что эти постыдные беспорядки свойственны не только римской церкви, они встречаются всюду, где есть католическое духовенство, быстро привыкающее к фамильярному обращению со священными предметами. Невозможно определить весь вред, приносимый религии этой непростительной небрежностью.