Во время господства французов в Риме, бывшем тогда главным городом Тибрского департамента, не было места для общественных празднеств или, лучше сказать, их местом был самый центр города; но для населения не было тенистого места, где бы оно могло в свободные часы защититься от палящих лучей южного солнца.
Французская администрация выбрала великолепную местность Пинчио, и тут разбили сад, парящий над всем городом, с высот которого можно окинуть всю долину Тибра и хребты гор Лациума, Сабинии и Этрурии. Две тысячи рабочих в течение трёх лет, от 1811 до 1814 года, занимались украшением этого сада, им было заплачено несколько миллионов. При папах народ бездельничал, французы поняли, что только трудом его можно было оторвать от воровства и нищенства.
Сад Пинчио пользуется особенным расположением римлян, в стремящейся туда толпе можно различить все классы общества папского города. Аристократия, тип смешанный и почти сгладившийся, живёт на левом берегу Тибра. На правом берегу — транстеверинцы подтверждают вполне своё римское происхождение: суровые и энергические черты показывают сильную и пылкую натуру, широкий лоб, закруглённые брови, большие и выразительные глаза, прямой или горбатый нос придают лицу транстеверинца мужественное выражение. Заречные женщины отличаются смуглым румянцем, блистающим, но томным взглядом, благородными и правильными чертами и восхитительнейшим бюстом.
Это признаки туземной расы; отсюда, из-за реки, художники берут себе натурщиков, отсюда же выходят все чернорабочие — fachini, мясники, лодочники, носильщики и, надо сознаться, разбойники.
Рядом с этими двумя господствующими народами прозябает еврейская нация, угнетаемая гордостью одних и грубостью других, и лишь одна красота еврейских женщин восстаёт против этого унижения.
Множество иностранцев, особенно англичан с их многочисленными семействами, придают Риму вид обширной гостиницы, открытой для всех наций, и в этой инородной толпе почти растворяются сами римляне.
В Пинчио каждый класс имеет свои нравы и свои забавы.
Аристократия, дворянство и духовенство то надменно позировали, то выказывали притворную скромность, бросая исподтишка косые взгляды на женщин, кокетство, туалет и оживлённость которых так выставлялись напоказ. Всё, что только было в Риме блестящего, славного или знаменитого, всё было в саду Пинчио.
Молодые монсеньоры и римские франты вели себя так шумно, что офицерство держало себя в сравнении с ними очень степенно. Транстеверинцы предавались своим забавам совершенно свободно, — после фейерверка они отправились по большей части в окрестности Понтемоля, на Монте́-Тестачио; при свете факелов туда прибывали живописные группы в самых пёстрых и разнообразных костюмах. Сюда приходит римская гризетка, в своих самых богатых и ярких нарядах, с цветами на голове, напоминающая прекрасных, стройных греческих девушек, часто вместо цветов они убирают голову гирляндами из ореховых листьев, нежный бледный цвет которых представляет красивый контраст с их чёрными, как вороново крыло, волосами, подколотыми золотыми и серебряными шпильками. Грациозные, гибкие и стройные, они обожают танцы, которые большей частью сами выдумывают. Римские танцы почти всегда зависят от минутного расположения танцора: то почти замирают в самом медленном темпе, то вдруг порываются в бешеной и страстной пляске. В эти весёлые дни вино льётся рекой, и пьяная толпа возвращается в Рим при свете факелов, распевая песни по улицам, которых и не оставляет почти всю ночь. Эти народные праздники особенно привлекательны своей милой оригинальностью.
Не таков разгул аристократии. Несколько молодых вельмож, отобедав в ресторане на Испанской площади, ворвались в сад Пинчио; трудно себе представить смятение и испуг, который они производили; их опьянение носило грубый, скотский характер: сквернословие, бесстыдные песни, отвратительные оскорбления и страшные угрозы следовали одно за другим, ярость их изливалась на каждого встречного, всё, что им противилось, они били и топтали; все бежали перед этим вихрем, перед этим живым ураганом.
Между этими бешеными один высокий молодой человек с очень красивым лицом особенно отличался своими неистовствами. Во главе прочих, единогласно избравших его своим вождём, он первый подавал пример всевозможных безобразий, которым предавался сам с невероятной дерзостью. Он был пьян почти до беспамятства, — смятое и испачканное платье, вся его фигура, причёска и блуждающий взгляд носили следы отвратительной оргии; хриплый и прерывистый голос едва слышался за постоянным иканьем, багровые губы отвисли, и по ним текли слюна и пена; это было омерзительнейшее зрелище.