Излагая свои мнения о гугенотах, он говорит, что, ничего не желая отнимать от них, он не даёт им ничего, кроме того, что они уже получили, надеясь тем постепенно укротить их; он думает привлечь их наградами и возбудить рвение епископов для обращения их в римско-католическую веру. Высшие духовные места он хочет раздать людям образованным, усердным, набожным, для избежания скандалов, удаляющих реформатов, и также для приобретения людей, способных своим поведением исправить вред, нанесённый церкви их предшественниками.
Всё это доказывает нам, что если бы Людовик XIV был предоставлен самому себе, то в старости не запятнал бы конец своего царствования и свою славу религиозной нетерпимостью. Были организованы обращения. Рюльер говорит, что каждое обращение стоило шесть ливров (монета в 25 коп. серебром); были и дешевле.
Самое дорогое обращение, какое он только мог найти, для одного многочисленного семейства стоило сорок два ливра.
Вскоре не замедлили обнаружиться плутни, скрывавшиеся под этой продажей совести.
Старый король изнемогал под бременем лет и под игом триумвирата, состоящего из г-жи де Ментенон, Лувуа и иезуита Лашеза, королевского духовника.
Ни одна ещё эпоха не представляла такой обветшалости. Жестокость и нелепость восставали против разума и гуманности. Это была эпоха богословских споров, угроз, покупных обращений, насилий (словом dragonnades обозначались собственно преследования протестантов при Людовике XIV). Отмена Нантского эдикта была безумным поступком, разорившим торговлю и промышленность государства, изгнав из него деятельное, способное и трудолюбивое население. Вся мудрость Кольбера не могла предохранить Францию от этой гибельной меры и избавить старость Людовика XIV от этого вечного пятна. Пагубные последствия, которые имела отмена Нантского эдикта, распространились и до нас: в прошлом году в Берлине на выставке произведений прусской промышленности мы были неприятно удивлены, читая несколько французских фамилий, принадлежащих потомкам лиц, изгнанных из Франции.
Распущенность регентства прекратила на время религиозные споры; при Людовике XV и его преемнике религиозный фанатизм проявился в деле Каласа; епископы пытались снова возродить гонения на кальвинистов; снова пробуждалась нетерпимость и во имя религии убивала сына, попытавшегося спасти отца. Фабр, геройский образец преданности и сыновней любви, был сослан на каторгу в награду за свою добродетель; молодой дворянин, рыцарь де ля Барр, обвинённый в непочитании Пресвятой Богородицы, был колесован.
Между тем честные диспуты просвещали умы и приближалось время, когда церковь, низвергнутая в пропасть, ею самой вырытую, увидит в одно и то же время падение веры и святыни.
Учение Лютера было слишком строго и просто, оно требовало слишком много добродетелей, а главное, бескорыстия, чтобы нравиться изнеженным, развратным, гордым и корыстолюбивым итальянцам; оно было слишком прямодушно, слишком чисто для римской хитрости и коварства и потому не водворилось в Италии. К тому же эта страна слишком много выигрывала от своей приверженности римско-католическому вероисповеданию, чтобы охотно отказаться от него. Мы видим, как эти итальянские племена плясали вокруг костра Савонаролы с криками: «Да здравствует папа Борджиа!» Макиавели, хорошо изучивший свою страну, писал в 1551 году:
«Мы видим, что, чем ближе народы стоят к Риму, центру христианства, тем более утрачивают они набожность, и это есть самое верное предзнаменование скорого падения христианства. Соблазнительные поступки и преступления римского двора были причиной тому, что Италия окончательно утратила все принципы набожности и религиозные верования... Так что мы, итальянцы, обязаны Церкви и священникам тем, что сделались злодеями и беззаконниками».
Различные дележи Польши, возникшие в 1772—93—95 гг. по поводу религиозных несогласий, приписывают католическому фанатизму, поддерживаемому иезуитами, которые немало способствовали политической смерти Польши.
Русская церковь находилась в то время в зависимости от константинопольского патриарха, так же как католические народы зависели от папы.