Делегации, пожалуй, лучше отмщены разорением своего победителя, чем это могло бы быть при полном их успехе. Рим всё ниже и ниже падает под бременем громадных и многочисленных займов, заключённых им для расплаты за своё печальное торжество. Для того чтобы поддержать несправедливые требования своей гордости и своего деспотизма, римский двор поставлен был в необходимость уменьшить свою казну и ограбить часть своих владений. На развалинах собственной власти утвердил он своё безумное господство.
Рим, несмотря на свой ложно спокойный вид, отлично понимает истинное положение дел; делегации не отчаиваются при каждом поражении. Попытка Римини не удалась, другие попытки приготовляются. Требования не прекратились; со стороны многих городов были посланы в Рим жалобы на несправедливость местного управления. Партия политического возрождения нигде не бездействует и, как кажется, угрожает Италии восстанием в очень недалёком времени.
Папское правительство постоянно боится новых волнений не только в Романье, но и в Марше. Последнее поражение никого не привело в уныние. И вся Италия смеётся над предсмертными ударами падающего колосса, как бы отмщая за ужас, который он, недавно страшный, ныне презираемый, ей внушал. Если можно доверять слухам, то в самом римском верховном совете слышались голоса в пользу умеренности. Немногим мудрым советникам казалось лучше предупредить катастрофу, которая бы поставила папство в большую опасность, а Европу повергла бы в недоумение.
Эти немногие приверженцы римского двора ловко затронули слабую его струну, именно его эгоизм, но и тут они не преуспели в своём намерении. Римское правительство не только не слушает умных своих советников, но ещё дальше и дальше идёт по дороге реакции. По его понятиям прогресс и революция одно и то же.
Малейшее просимое народом улучшение кажется ему нарушением священных преданий и прав святого престола. Можно понять эти ошибки, видя, что власть светская находится в руках духовных, и замечая постоянный беспорядок в причинах и цели действия, обязанностях и правах должностных лиц. Этот беспорядок, на который мы указывали в продолжение всей нашей книги, описывая жизнь римлян, и есть главная несправедливость, против которой высказывается народное неудовольствие. Отделение религии от политики произойдёт только тогда, когда управление страной будет вверено людям светским; этого-то и требуют инсургенты делегаций.
Рим, столь упрямый в своих страстях, в своём честолюбии, скупости, безбожии и алчности, какие же он силы выставляет на борьбу со столь многочисленными справедливыми требованиями?
Он прячется, ожидая общего волнения, подавлением которого опять мог бы захватить в свои руки власть, и интриги его продолжают омрачать политику государей и народов.
Новые обстоятельства и особый свойственный римскому двору инстинкт придают папству новую силу.
Забывая оскорбления, коим подвергалась римская Церковь в России как при дворе, так и в народе, папа надеется найти подходящее орудие для своих подпольных интриг в русском императоре.
Пока папские проекты ещё не вполне прояснились. Ревность, чувствуемая в России к успехам цивилизации в Пруссии и к увеличению её могущества, достигнутого двойным путём промышленного и религиозного влияния, затруднения, которые могут возникнуть для православной религии в католической Польше; отречение от греческой веры, которое могло быть следствием замужества дочери императора с одним из австрийских великих князей, и, наконец, объявление о скором прибытии русского императора в Рим, — всё это порождает смутные надежды, сознаваемые вполне только самим папой, с помощью его скрытой гордости и громадного тщеславия.
Рим опирается также на Испанию и, если новые конституционные учреждения откажут ему в поддержке, он смело может опереться на народные суеверия, всегда столь живучие на испанской почве.
Швейцария и Бельгия служат генеральными квартирами для его иезуитской милиции.
Во Франции Рим призвал всех своих друзей к оружию, советуя им обратиться к законам и требовать церковных льгот конституционным путём, представляя формальные просьбы; он напоминает им их последние попытки.
Разве единогласное публичное согласие наших уважаемых епископов ничего не значит? Разве не имеют значения восемьдесят четыре тысячи подписей, представленных в собрание? А депутаты, руководившие выборным движением католиков и взявшие на себя подать голос за свободу преподавания? А жалобы, выходящие из всех уст, обвиняющие маленькую кучку христиан в том, что они из вопроса религиозного сделали главный вопрос нашей эпохи?