Но есть в римском обществе, однако, жилки, в которых кипит жизнь и деятельность.
Всё, что может доставить развлечение, начиная с funzioni в церквах до несравненного театра марионеток burattini, от pulcinella — полишинеля до santissimo bambino — святого младенца, всё составляет наслаждение римлян XIX века. Когда вы приглядитесь к римским нравам, Ноемия, вы не раз в этом убедитесь.
Вас уносит поток, увлекает толпа, а потерянного времени не вернёшь, справедливо говорит латинский поэт; не так ли, отец Сальви?
Говорить ли вам о других искушениях, отвлекающих новобранцев от работы и втягивающих их в беспорядочную жизнь? Вы и эти язвы встретите на своём пути, милая Ноемия, — я не хочу смущать ваши мысли преждевременным рассказом о них. Ещё одно, последнее слово об этом печальном предмете, и я кончил. Много кричат об aria cattiva, этих злых испарениях, зарождающихся в Понтийских болотах и заражающих окрестности и некоторые кварталы Рима. Но о другой ещё более страшной язве ничего не говорят, а между тем если в Риме лёгкие вдыхают вредный, испорченный воздух, то сердце и ум не менее заражаются пороками и развратом. Зато бездействие новых воспитанников бывает очень продолжительно; их лень изощряется в придумывании всевозможных предлогов для своего оправдания, между которыми посещение древностей занимает всегда первое место. Потом, когда настаёт время отчёта, талант, зрение, кисть — всё изменяет, нет ни желания, ни силы воли взяться за дело. Работы остаются неоконченными или исполняются кое-как. Большая часть воспитанников проводит целые дни в ресторанах и время, свободное от удовольствий, посвящает игре и пьянству.
В самой вилле Медичи, внутри Академии, мастерские заброшены, а болтовня и разговоры, игра, сон, одним словом, всё, что не относится к делу, процветает. Да и что за охота исполнять свои обязанности? Между нами нет соревнования, нет награды за прилежание. Это не наша вина — это вина наших наставников.
Одним из важнейших препятствий к успеху является полное отсутствие системы преподавания. Нам читают не нерушимые правила искусства, а капризы и фантазии директора.
Чтобы не искать примеров слишком далеко в прошедшем или слишком близко в настоящем, возьмём трёх последних директоров французской Академии в Риме: Гёрена, творца Дидоны; Ингра, написавшего Святого Симфориана, и Ораса Верне, нашего блестящего батального живописца. При Гёрене нужно было изображать фигуры на лиловом фоне с розовым оттенком, при свете заходящего солнца, с глазами, отуманенными страстными слезами. При Ингре всё должно было быть земляного цвета, правильно, анатомически строго и прямоугольно. Рубенса, с его изображениями роскошных тел и богатыми красками, считали губителем искусства. При Орасе Верне нужно было работать как можно скорее и, не обращая внимания на лица фигур, только одевать их по последней моде или согласно приказанию.
В настоящее время, при нынешнем директоре, назначение которого на эту должность не имеет ни малейшего основания, никто из нас не знает, какого направления держаться, но теперь, как и всегда, тем, которые подчиняются желаниям учителя, даруют все милости, а тем, кто сопротивляется ему, достаются в удел недоброжелательство и несправедливость. Впрочем, наше существование здесь не лишено своего рода удовольствий. Нас любят за нашу весёлость, нас приглашают, ласкают, конечно, не в аристократии и духовенстве, боящихся нашей философии и нашего либерализма, но в среднем сословии. Наша жизнь легка и праздна; избегая в своих приключениях всякую ссору и вендетту, мы можем весело провести дни нашей эмиграции.
Наши песни, наши шутки, наши карикатуры и наши сатирические выходки нравятся, давая пищу римскому злословию; мы мало-помалу заменили — теперь умолкнувших — Марфорио и Паскена, которые прежде были чуть ли не оракулами. Мы забавляем двор, который нас ненавидит, духовенство, которое нас проклинает, и город, который нам аплодирует.
Иногда мы даже восстаём и бунтуем; мы помогли английским джентльменам ввести жокеев на скачках; мы поместили корнет-а-пистон в бальных оркестрах; мы заменили римские танцы французскими. Английская охота на лисиц, с загонщиками и сворами собак, была, к великому удивлению всего папского фэшена, принята под наше покровительство. Нам обязаны введением французской водки в ресторанах. Один из лучших критиков парижской печати, первый, без нашего ведома, ввёл её в греческом ресторане вместо отвратительной асqua vita, которую там подавали. Он простёр постоянство до того, что в продолжение восьми дней носил с собою графин с напитком, которым хотел заменить другой, там подаваемый.